Андрей Баранов - Война и Мир – 1802

– Вон видите – возвышение не занято войсками! Я первый заметил. Безумие оставить незанятою командующую местностью высоту! На убой нас что ли здесь поставили! – продолжал генерал, соперник Кутузова за командование над армией, с воинской горячностью. – Немедля передвинуть войска на гору, моим именем!

Войска из-под горы тут же помаршировали на высоту, а граф Г., хотя заочно дослужился ранее чуть ли не до полковника, будучи записанным в полк с малолетства, еще более усумнился в своей способности понять военное дело. Он разделял мнение генералов о том что такое положение войск неправильно, но при этом никак не мог понять, как же это их бросили под горой, совершив столь очевидную и грубую ошибку. Он поделился своими сомнениями с Морозявкиным, все время ехавшим рядом с ним вместо денщика.

– Да, прямо засада… А может это и впрямь засада? – вопросил Вольдемар.

Его догадка оказалась верна. Впоследствии выяснилось что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал генерал, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля.

– А эти дурни возьмут да и разрушат весь наш стратегический замысел! Надо непременно донести главнокомандующему!

Так приятели и сделали. Войска вернули под гору, а штабному генералу Кутузов пообещал Сибирь, если тот еще раз передвинет войска вперед по «особенным соображениям», не сказав об этом главнокомандующему. Таким образом еще не вступив в битву, граф Г. уже существенно на нее повлиял и украсил свою биографию еще одним подвигом.

Ночевать в этот ясный сентябрьский вечер им пришлось в каком-то разломанном деревенском сарае, близь расположения гусарского полка. Граф Г. возлежал на сене, облокотившись на руку, и смотрел на пашню с копнами овса и на кустарник. Из стенного пролома тянуло дымом от костров. Как всегда накануне сражения граф Михайло чувствовал себя взволнованным и раздраженным, хотя собственно говоря он и так уже был утомлен этой жизнью вообще и обществом Морозявкина в частности.

Приказаний к сражению гусары получили целую уйму. Дело было вечером, делать было нечего. Но простые и оттого страшные мысли никак не покидали его голову, катаясь в ней как шары по бильярдному столу. Завтра дело должно было быть страшное – могли и прихлопнуть, поэтому вся жизнь представилась ему уже не как ранее, в волшебном фонаре. Слава, общественное благо, любовь к женщине и даже самое любезное сердцу отечество – все эти грубо намалеванные фигуры более не казались ему чем-то столь уж прекрасным и таинственным.

«Вообще-то говоря все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня, – думал он, – что больше я на это не куплюсь.

Морозявкин заворочался во сне, прихрапывая и сбивая графа с торжественного предпохоронного хода мыслей. Поглядев на старого приятеля с неприязнью, граф продолжил старые размышления о главном:

– Любовь, придумали тоже! Баронесса Ольга казалась мне такой прелестной… а сама была просто надутой жабой, помешанной на богатстве и парижских безделушках, мечтавшей, чтобы супруг был знатен и «развивался всесторонне», как она выражалась, просто из тщеславия… Как же я любил ее… поэтические планы строил. О, милый мальчик! Верил в идеальную любовь, забыв что живем-то в реальном мире, господа. А Лиза Лесистратова, моя другая любовь, попытка номер пять, которую я недавно спас, а знаком с ней уже несколько лет… Что-то я не верю, чтобы как нежный голубок она зачахла от разлуки со мной. Вообще все это ужасно.

Князь Куракин строил свое роскошное Надеждино как господь по образу и подобию своему и воображал, что это его место, его земля и его мужики. Новоиспеченная баронесса Лесистратова обустраивала жалованные царем Волосатые холмы и тоже думала что теперь это ее места, ее родное гнездо навеки. Я, ваш непокорный слуга, тоже как-то отстраивал свое имение, было дело, потолок залов из мореного дуба и все такое прочее. А пришел генерал Веллингтон, и совершенно не зная о нашем существовании столкнул нас всех со своей дороги и наша жизнь развалилась.

А попы твердят что все это испытания свыше. Да какое же к черту испытание, когда все пропало и ничего больше в прежнем виде не воссоздать? Вот завтра меня грохнут, и даже не англичане, а балбес Морозявкин, который намедни сдуру разрядил пистолет около моей башки, не зная с какой стороны его заряжать. А потом меня швырнут в яму, на раз-два, за ноги и головенкой об угол, и сложатся новые условия жизни, и придет какой-нибудь новый идиот-император, устраивать очередные бессмысленные реформы, а я даже не узнаю кто это будет.»