Алиса Атарова - Tempus

И, конечно, все это время он не терял надежды вернуться домой. Когда он достаточно окреп, чтобы вставать с кровати, мальчик первым делом украдкой убежал на улицу (все тут же вздохнули с облегчением, поскольку только этого и ждали), но осмотрев весь пустырь вдоль и поперек – это был небольшой перекресток двух дорог, вокруг которых не было домов, – он понуро вернулся обратно. Сколько он не ощупывал воздух, проверяя каждый сантиметр пространства, и не рыл снег вокруг, ничто из этого не помогло ему открыть окно домой, поэтому он вернулся к Никсонам (те, как назло, забыли запереть дверь), и выгнать его оказалось невозможно. Мистер Никсон «ласково» называл его вместо цыганенка тараканом, которого никак не выжить из дома.

Своими частыми походами на тот перекресток Мэтью вскоре гордо заслужил звание местного сумасшедшего, и дети пару раз даже порывались забросать его камнями. Однако стоило один раз дать сдачи, как Мэтью тут же стал главарем этом банды мелочи и быстро нахватался у них еще более грубых кокни-словечек. Его словарный запас пополнялся изо дня в день, но совсем не теми словами английского языка, которые хотела бы слышать от него миссис Никсон.

В викторианской Англии больше и дольше всего мальчика поражали нищета, грязь и бесконечное уныние. Ему было сложно представить, что место, в котором он оказался, – это настоящее прошлое, а не затянувшийся кошмар, и еще сложнее было осознать, что прошлое может быть настолько ужасным. Несколько месяцев он просыпался каждое утро и щипал себя за руку, не в силах осознать, где находится. Только получив подзатыльник от миссис Никсон, заметившей синяки на руках, он прекратил это делать. Еще дольше он не мог понять, на кой черт он вообще сдался этому семейству (семейство тоже недоумевало в одинаковой степени), но раз уж сдался, то принялся помогать им всеми силами. Он стремился доказать им свою полезность в награду за приют, чтобы его не выгнали, как только потеплеет, а затем как-то так вышло, что семья привыкла к нему, да и жители дома почти перестали называть его цыганским отродьем, и настала весна. Мальчик он был смекалистый, смешливый, и даже после трех недель непрекращающихся резей в животе из-за одной и той же картошки да хлеба он свой оптимизм не растерял. А уж когда он предпринял попытки к коммуникации (это он так называл свои неумелые попытки заговорить на английском), дело стало еще хуже. Потому что его было не заткнуть.

– Уберите вашего цыгана! – умоляла миссис Колтер, вталкивая мальчонку обратно в комнату семьи Никсон. Женщина жила одна над ними (это была редкость), а потому дети часто пугали ее под дверью или устраивали проделки днем.

– Да чтоб тебя! – орал иногда мистер Никсон, замахиваясь на Мэтью кулаком, когда тот умыкал последние остатки алкоголя, чтобы показать фокус компании, но тот неизменно ускользал, получая лишь очередной подзатыльник от миссис Никсон. Иногда мальчику казалось, что у него вся голова состоит из шишек, набитых ее тяжелой рукой.

Время в трущобах (а ведь это были еще не самые трущобы – дети Никсонов водили его в самые ужасные места, кажется, намереваясь там оставить, но он неизменно следовал за ними обратно) текло невероятно быстро. Мэтью воровал газеты в квартале получше, где читал новости – уже скоро он стал расценивать свою жизнь, как невероятное приключение или компьютерную игру: он словно бы застрял между страницами истории. Он немного потерял ощущение реальности и чувствовал вседозволенность. Так продолжалось до тех пор, пока бродяги у пивной не поколотили его так, что он еле унес ноги. Тогда он осознал, что точек сохранения в этом мире нет, и никто не даст ему начать сначала.

Это не означало, что он не искал выход. Когда он вырос из кроссовок («Удивительная вещь!» – воскликнул однажды сапожник на углу, увидев мальчика в них), у него при себе осталась только одна вещь, тем или иным образом напоминавшая о будущем и говорившая, что это не он сам себе придумал жизнь в XXI веке – подвеска в виде змеи, кусающей свой хвост. Это был какой-то известный символ, он это знал и вскоре расспросил о его значении всех людей вокруг (как только смог формировать свои мысли более-менее ясно). Естественно, бедняки понятия не имели ни о каких символах, да и змей не очень любили. Они говорили, что в Библии змей – это искуситель, подлое создание. Матвей в Бога не слишком верил (вообще, тяжело верить в Бога, если ты родился в XXI веке), но в этом мире большая часть людей была очень набожной. Когда он попытался подвергнуть сомнению существование Бога, то участь его была намного горше Ницше – ему отвесили такую затрещину, что отбили всю охоту вести философские рассуждения о теологии. Не говорил он и о том, что он из будущего. Хотя поначалу мальчик честно пытался объяснить всем готовым его слушать, что он – пришелец из будущего, на него сначала смотрели снисходительно, затем как на сумасшедшего, а под конец – с легким испугом. Поскольку в то время еще была зима, он предпочел заткнуться и не продолжать эти беседы, поскольку иначе вести их ему пришлось бы с крысами на улице. Мэтью понимал, что крысы благодарными слушателями не будут. А малым он был сообразительным, поэтому взрослым докучать перестал, решив помалкивать, и легенда о том, как он оказался у Никсонов, как это всегда бывает с любой историей, сформировалась сама собой у каждого по отдельности. Но все сходились в одном – приемыш был хоть и болтливым, но забавным и безвредным. Хотя бы и цыганом. Дети его рассказы воспринимали как сказки, поэтому взрослые махнули рукой и забыли об этом.