Кира Калинина - Змеиный медальон

Маленькая, скособоченная, коряга корягой, она смотрелась полководцем, отдающим приказ к наступлению, а не к бегству.

– Пошли, Кен, – Маниська взяла Кешку за руку. – Сколотишь ящики для кур, а то Стуку некогда.

– Ладно, сейчас. Только спрошу кое-что…

Он двинулся следом за Марой и Долдоном, волоча Маниську за собой, как на буксире – отпускать его руку она ни в какую не хотела.

Старуха остановилась.

– Ступай, Грундя.

Кен и Маниська взяли её под локти.

– Ну, о чём ты хотел спросить?

– О том, что вы сказали, – промямлил Кешка, остро чувствуя что Маниська впитывает каждое слово. – Когда всё закончилось… Мне ведь не послышалось? Вы сказали, они боятся… меня.

– Рада, что ты научился слушать, – проворчала Мара с усмешкой.

Маниська взвилась:

– А почему я не слышала?

– Потому что я обращалась не к тебе, а к Кену. Позже попробую тебя научить. А ты, мальчик… Почему, как ты думаешь, браккарийцы снова объявились в нашей глухомани? Всякий, кто способен улавливать вибрации в ткани мироздания, чувствуют, когда открываются врата с Той Стороны. Это похоже на рябь на воде, вызванную дуновением ветра. Мы знаем, откуда он дует, но не можем указать место, где он рождается. Однако теперь ты соединился с Сердцем земли, твое сердце ответило его биению, а это всё равно что поставить метку на карте.

– Но прошло всего пять дней. Как они добрались так скоро! – воскликнула Маниська.

– Хороший вопрос. Возможно, кто-то, наделённый истинной силой, помог им сократить путь… Или заранее подсказал, где искать. А это значит, что ты, Кен, для них, как маяк…

– Не бойся, – быстро заговорила Маниська. – Мы заберёмся в лес так далеко, что тебя никто никогда не найдёт. Знаешь, какой наш лес большой? Это тут поля и холмы, а дальше к северу не было ни вырубок, ни пожогов. Мы уйдём в самые дебри, мы принесём жертвы лесовикам, и они скроют нас от чужого глаза…

– Уймись, тараторка! – скрипнула Мара. – Кен с нами не идёт.

Маниська ахнула, а старая ведьма встала перед Кешкой, положив руки ему на плечи.

– Лесные духи не помогут. Браккарийцы не знают, кто ты и с чем пришёл. Вдруг ты великий маг и здесь, в глуши, собираешь силы, чтобы восстать против их власти? Они будут искать тебя. И в конце концов найдут. А с тобой и всех нас. Тебе придётся уйти. Я не для того спасала этих детей, чтобы подставить их под удар ради одного человека.

– Нет! – вскрикнула Маниська.

Кешка опустил голову.

– Понимаю.

Чувство было такое, словно ему объявили смертный приговор. Да так, по сути, и было. Без этих лесных ребят, которых про себя считал дикарями, без Мары со всеми её странностями и замашками владычицы морской – сколько он протянет, неделю, месяц? Если не браккарийцы вырвут ему сердце, так вспорют брюхо ракены… или волки, когда он, обессилев от голода и одурев от одиночества, заснёт под кустом…

– Я уйду, – проговорил он отрывисто. – Сегодня же. Постараюсь подольше не попасться. И вы уходите как можно дальше. В такое место, о котором я не слышал.

– Ничего ты не понимаешь, – с досадой ответила Мара.

Её одревесневшие пальцы царапнули локоть – и соскользнули. Теперь она опиралась только на Маниськино плечо, как бы говоря: отныне ты один, сам по себе…

Вздох. Тяжелый и протяжный, как ветер в дымоходе:

– Самое лучшее, фантазёр, что ты можешь сделать, для себя и для нас, это вернуться домой, в свой мир.

И её скрипучий голос показался Кешке слаще пения небесных ангелов.

***

Солнце – вспышка карнавального салюта. Небесная синь пылает так, что глаза слезятся. Море в зеркальной зыби, фейерверки брызг у прибрежных камней. А дальше, у скалы, будто срезанной по вертикали гигантским ножом, – пенное бурление, хлёсткие удары волн, россыпи водяных искр высотой с дом в кисейной взвеси мельчайших капелек. На скале, в поднебесье – остов высокой стены, щербатой по краям. Сквозь длинные прорехи окон бьёт ослепительная лазурь. Всё, что осталось от Академии Высокого Учения. Слово "магия" у посвящённых не в чести…

Как, наверное, здесь было красиво! Он видел рисунки: стройные башни, шпили, аркады, тенистые дворики, каштановые аллеи, увитые плющом стены, дорожки, мощёные белым камнем, и всюду цветы, цветы… Он мог бы учиться здесь, а потом работать. Будь у него выбор, он предпочёл бы академические штудии в уединении далёкого острова придворной жизни с её суетой и змеиным коварством.

Но Академия пала за тридцать лет до его появления на свет, и вряд ли кто-нибудь однажды дознается, как и почему, коль скоро даже у Бармура на сей счёт одни гипотезы. В юности желание раскрыть эту загадку было так остро, что, презрев запрет учителя, он решился на рискованное плавание в неведомые воды. Остров явился, как мираж, и растаял раньше, чем он успел приблизиться. Но тогда он был неопытным юнцом, движимым лишь любопытством и азартом…