Дмитрий Лифановский - Проект Ковчег. Зима 41-го.

Боль накатывала волнами. Острая, обжигающая, нестерпимая. Болело лицо. Но почему лицо?! Вроде в голову ему не прилетало. Или все-таки посекло осколками блистера? Сашка попытался открыть глаза. Ничего не вышло. Неужели ослеп?! Парня охватила паника. Кому он тут будет нужен слепой и ничего не знающий о реалиях жизни? Лучше бы убили! Нет, не лучше! Тогда вместе с ним погибли бы дети, ребята-разведчики, Ида с Зиной. Зина! Что с Зиной?! В памяти всплыло безвольно обмякшее в кресле тело девушки. Убита! И все из-за него! Ведь не хотел их брать, знал же, что опасно, да и ни к чему они были в бою, толку никакого, все равно засаду проглядели. Еще и детей потащил с собой! Что с ними? Как они долетели? Пострадали во время боя и не самой мягкой посадки?! Дурак! Какой же он дурак! Приступ боли ожег лицо с новой силой и парень, не сдержавшись, застонал. Он попытался дотронуться до щеки. Рука еле-еле слушалась. Пальцы наткнулись на толстый слой бинтов закрывающих лицо и глаза, открытыми оставались только ноздри и губы, покрытие толстым слоем противной, горькой мази. Движение языка и губ отозвалось новым приступом боли, вызвавшим очередной стон.

Послышались приближающиеся легкие шаги и женский голос вскрикнул:

— Ой, очнулся! Не шевелитесь, ранбольной, Вам нельзя. Я сейчас доктора позову, — и шаги стали удалятся. Сашка опять остался один. Сквозь болезненный туман в голове ворочались одни и те же мысли. Неужели ослеп, но почему?! Что с Зиной и другими пассажирами?! Что с вертолетом?! Потерю машины Сталин ему не простит! Теперь точно упрячут куда-нибудь и будет он слепой… А что он, собственно, будет делать?! Он умеет только летать! Больше ничего полезного он не умеет и не знает! Только вот, судя по всему, отлетался Сашка Стаин! Даже учить никого не сможет! Тогда смысл его куда-то прятать? Назначат пенсию и отправят на все четыре стороны. Интересно можно тут прожить на пенсию по инвалидности или нет? И есть ли она вообще? А еще Зина, погибшая по его дурости! И дети! Не дай Бог погиб кто-то из детей! Вспомнилась Валя Егорова, так похожая на его сестренку. Сашка снова застонал, но теперь уже от душевной боли, скрутившей все нутро. Лучше бы он умер. Посадил вертолет и умер! Чем вот так, как сейчас…

Опять послышались шаги. Судя по звуку людей было несколько.

— Так, так, так, — в этот раз голос был мужской, — очнулись? Сашка хотел было ответить, но голос не дал: — Нет-нет, ничего не говорите, Вам пока нельзя. Просто покажите рукой, что меня слышите. Парень приподнял и опустил ладонь. — Отлично, отлично. Эта манера разговора, как с маленьким, с повторением слов начала раздражать. — У Вас, наверное, много вопросов, — Сашка опять пошевелил рукой, — я постараюсь на них ответить. Вы только сами ничего не говорите. У Вас обморожено лицо, если будете разговаривать, пузыри полопаются и потом останутся рубцы. А Вам это надо? Вот и я думаю, что не надо, — доктор сам ответил на свой вопрос, не дожидаясь реакции Сашки. — Вы сейчас находитесь в госпитале, в Москве. Меня зовут Царьков Аристарх Федорович. Я Ваш лечащий врач. Можете гордиться, лечить Вас будет целый профессор, — доктор добродушно хихикнул, — хотя, честно сказать, с Вашим случаем справился бы любой фронтовой хирург. Ранения у Вас не очень тяжелые. Пулю из плеча достали еще на фронте, живот зашили там же. Везунчик Вы, молодой человек, сквозное ранение брюшной полости и не один орган не задет! А вот поморозились Вы сильно. Но это ничего, ничего. Подлечим, будете, как новенький. Шрамы, правда, останутся, но они же украшают мужчину, не так ли? Молчите, молчите! Я же сказал, Вам нельзя разговаривать! Тем не менее, Сашка булькнул главный, мучивший его вопрос:

— Глаза?

— Ну, какой же вы не послушный ранбольной, право слово! — в голосе доктора послышались строгие нотки, которые тут же пропали. — А что глаза? Все в порядке у Вас с глазами! Через недельку снимем повязку, и сможете глазеть на наших медсестричек, а они у нас красавицы!

— Аристарх Федорович! — раздался возмущенный, но в то же время довольный женский голос.

— А что Аристарх Федорович, — деланое веселье доктора раздражало все сильней, — старый профессор знает, что говорит! Разговор стал утомлять Сашку, а боль накатывала все сильнее, видимо из-за того, что потревожил лицо своим вопросом. Чтобы избавиться от навязчивого внимания медиков он сквозь зубы застонал. Доктор, видимо, понял, что раненому тяжело и закончил свой монолог: — Отдыхайте, больной. А Вы, Танечка, пойдемте со мной, я напишу назначение.