Дмитрий Лифановский - Проект Ковчег. Зима 41-го.

Зима сорок первого года —

Тебе ли нам цену не знать!

И зря у нас вышло из моды

Об этой цене вспоминать.

А все же, когда непогода

Забыть не дает о войне,

Зима сорок первого года,

Как совесть, заходит ко мне.

Хоть шоры на память наденьте!

А все же поделишь порой

Друзей — на залегших в Ташкенте

И в снежных полях под Москвой.

Что самое главное — выжить

На этой смертельной войне, —

Той шутки бесстыжей не выжечь,

Как видно, из памяти мне.

Кто жил с ней и выжил, не буду

За давностью лет называть…

Но шутки самой не забуду,

Не стоит ее забывать.

Не чтобы ославить кого-то,

А чтобы изведать до дна,

Зима сорок первого года

Нам верною меркой дана.

Пожалуй, и нынче полезно,

Не выпустив память из рук,

Той меркой, прямой и железной,

Проверить кого-нибудь вдруг!

(Константин Симонов)

Сашка учился писать. Нет, так-то писать он умел, и даже грамотно. Он учился писать пером, злобно бурча себе под нос что-то невразумительное, отдаленно напоминающее ругательства и проклятия. Правда, определенную грань приличия в своих высказываниях парень не переходил. Высунув кончик языка, неловко и чересчур нежно удерживая неуклюжими пальцами перьевую ручку, он выводил на сероватых листках прописей: «Зима. Вот и зима. Зина, Вова, Вера и Боба — на санки. Ай, мороз! Береги, Зина, нос!»[i] Аккуратно поставив точку в последнем восклицательном знаке он, осторожно отведя перо от листа, обводящим пропись движением руки вставил его в чернильницу-непроливайку. Стол был завален тетрадными листками с каракулями, кляксами и надрывами от зацепов пера.

— Фух, кажется, начинает получаться, — выдохнул он, — но дело обещает быть гораздо сложнее, чем я даже предполагал. Нет, ну как вы такой хххх…, - Сашка в сердцах махнул рукой, — ну ты меня понял, писать умудряетесь! Это же кошмар и пытка! Да я лучше бы на еще одну штурмовку слетал, чем так мучиться!

— Кхм, — Никифоров широко ухмыльнулся, — ну, со штурмовкой ты, брат, хватил! Уж лучше перышком по бумаге, чем брюхом по зениткам. Сидишь себе спокойненько, водишь перышком по бумаге. Красотища!

— Да, ничего не лучше, не хочет это ваше перышко по бумаге, то кляксы летят, то вон бумагу рвет. Первый раз за два дня что-то нормально получаться стало. И это прописи для первого класса, а мне в девятом учиться предстоит! Хоть садись и сам шариковую ручку изобретай!

— Ха! Так изобрети, кто тебе не дает. Ты вон умный, с тобой сам Миль советуется, — Петр ехидно взглянул на Сашку.

— Ага, изобрети! Как будто это так просто, — Александр обиженно хлюпнул носом. — Ну, вот зачем мне эта школа, а? А ведь еще курсантов учить надо будет. Когда я этим всем заниматься буду?

— Раз товарищ Сталин считает, что так надо, значит оно действительно надо. А с нами ты же не каждый день заниматься будешь, да и возить тебя на аэродром будут, как большого начальника.

— Угу, очень большого. Баловство это все. Надо нормальную школу. И тренажеры нужны здесь, а не там, только не получится их перетащить. Да, вообще, много чего нужно, а я тут, как первоклассник прописи осваиваю.

— Ну, так все будет. Михаил Леонтьевич сказал же, что вопрос решен на самом высоком уровне. Вон даже КБ его обратно в Москву возвращают. Целых два вертолетных конструкторских бюро будет. Значит и вертолеты будут, и пилоты, и школа для них. И курсантов наверняка самых лучших дадут, — Петр прямо искрился оптимизмом.

— Ну, это вряд ли. Летчики сейчас нужны на фронте, а вертолеты это на далекую перспективу. Ладно, поживем, увидим. Ты на поезд не опоздаешь?

— Успею, — Никифоров махнул рукой, — до вокзала не далеко, доберусь быстро.

— Я тебя провожать не пойду, еще потренироваться хочу, чтоб уж совсем олухом неумелым не выглядеть.

— Что я, девица, чтоб меня провожать, сам доберусь, а ты занимайся, удачи тебе, ученик — Петр хихикнул, — и не трясись ты так, нормально все будет. Мы вон с тобой, как немцев причесали на Березине, там не боялся, а здесь трясешься.

— Так то там…

— А то тут, — Никифоров заразительно рассмеялся, Сашка заржал вслед за ним, все-таки хороший парень Петр, настоящий друг.

Настроение у Петра было преотличнейшим, и на это имелись свои причины. Три дня прошло с тех пор, как они вернулись в Москву. На следующий день по возвращению они отметились в управлении кадрами на Лубянке, где получили отпускные билеты. Оказывается, им обоим был предоставлен отпуск: Петру по ранению, а Сашке на обустройство. Что для Петра было очень приятной неожиданностью, отпуска в 1941 году давали не просто неохотно, а практически никогда. Теперь вот Никифоров собирался домой, в Тамбов, а Александр учился писать перьевой ручкой.