Дмитрий Лифановский - Проект Ковчег. Зима 41-го.

— Ээээ… Сталин, Берия[i]?

Батин осуждающе покачал головой:

— Вот об этом я тебе и говорю. Ладно, скоро звонок, иди уже. Запомнил, что говорить?

— Запомнил, — Сашка подхватил портфель и хмуро побрел в класс. Вот опять ему ткнули чужеродностью. Об этом часто говорили Волков, Лев Захарович, Лаврентий Павлович, но то были люди, посвященные в тайну, а тут посторонний человек, пусть даже и из органов. Теперь становились понятными странные взгляды, бросаемые на него иногда сослуживцами, одноклассницами и курсантками. Так и не стал он здесь своим, хотя порой ему и казалось, что почти встроился в эту новую для него жизнь. Сашка вдруг понял, что только на фронте он чувствовал себя по- настоящему своим. Там он был таким же летчиком, как все. Он ел с ними из одного котла, он жил точно в таких же условиях, он так же как они, мог быть в любую минуту убит. Там, на фронте, всем вокруг было плевать на твои странности, лишь бы ты воевал хорошо. Ну а если кого-то что-то и не устраивало, то говорилось об этом сразу и прямо. Поэтому и ссорились и мирились люди быстро. Бывали, конечно, исключения, но Сашка с таким не сталкивался, только слышал. Парню вдруг до боли в груди захотелось вернуться туда, на аэродром под Волховом, посмеяться над незатейливыми шутками Мишки Устинкина, посидеть, помолчать со старшим лейтенантом Демидовым, вдохнуть полной грудью ледяной ни на что не похожий аэродромный воздух. Интересно, как там теперь ребята? Скорее бы увидеться с Мехлисом, попросить его разузнать о парнях из 154-го. По линии Политуправления, наверное, это будет не сложно. А еще страшно захотелось прямо сейчас, сию минуту, ощутить тот первый толчок, который отрывает послушную твоей воле машину от земли, увидеть, как заснеженная поверхность уходит куда-то назад и вниз и перед тобой открывается горизонт, почувствовать, как душу переполняет непередаваемо-восторженное чувство полета. Но, к сожалению, пока это недостижимо, и неизвестно, когда ему позволят опять подняться в небо. А пока его ждет учеба.

Сашка зашел в класс и обычно царящий перед уроками гомон сменился тишиной. На нем, вызывая неприятное чувство постороннего внимания, скрестились взгляды одноклассников. Радостные Лены, Насти и Нины и настороженно-любопытные остальных ребят.

— Во! А тебя что, отпустили?! — в удивленном возгласе Кольки Литвинова слышалось еще и сожаление. Странно, вроде вражды у них не было. Может, почудилось, и одноклассник, действительно, просто удивлен возвращению парня. Впрочем, не важно. Сашка молча пожал плечами и прошел на свое место.

— Саша, садись со мной, — Волкова быстро убрала со скамейки портфель и сдвинула учебные принадлежности. Поймав на себе удивленные взгляды, она, смутившись, пояснила: — Ты же много пропустил. А я тебе помогу, если что! А потом, задавив смущение, с вызовом посмотрела на ребят: — Я же комсорг, это моя обязанность!

Собравшийся уже было пересесть Сашка, резко передумал:

— Спасибо. Сам справлюсь!

Смотри-ка! Обязанность у нее! Если бы не эта, брошенная Волковой фраза, он бы не отказался от помощи, а так, в обузу, ну уж нет! Правда, на самом деле помощь ему не помешала бы. Пропустил он действительно много и теперь придется наверстывать, урывая время от сна. Может зря он так, надо было пересесть? Нет! Чувствовать себя обязанным Ленке! Ищите другого дурака! Лучше обратиться к Насте или Нине. С ними проще. Хотя Нинка постоянно в госпитале пропадает. Тогда точно к Насте. Не должна отказать. Сашка бросил быстрый взгляд на девушек. Лена, надувшись, громко стуча по парте, раскладывала обратно свои вещи. Нина сидела, уткнувшись в какую-то книгу. Наверное, опять медицину изучает. А Настя с теплой улыбкой посмотрела на Сашку и, словно угадав его мысли, едва заметно кивнула. Ну, вот и отлично, после уроков подойдет к ней и договорится о совместных занятиях. А может и вообще сам справится. Хотя с Настей все-таки лучше! Сашка почувствовал на себе чей-то взгляд, но обернувшись не заметил, чтобы кто-то обращал на него внимание, все занимались своими делами. Показалось. Одновременно с раздавшимся звонком в класс зашел Карцев. Оглядев класс, Вилен Дмитриевич остановил взгляд на парне, но ничего не сказав, начал урок.

Лена не слушала учителя. Ей было обидно. Она же от чистого сердца предложила помочь! Почему он отказался?! Неужели все из-за ее прошлых придирок? Но она же извинилась! Да и в госпитале они общались нормально. Это все Настька виновата! Лупает на ее Сашку своими коровьими глазами! А он и рад! Вон как переглядывались! Ну, ничего! Мы еще посмотрим! Она так просто не сдастся! Все равно этот гадкий Стаин будет ее! Смотри-ка обидчивый какой! На фронте он был! Ну и что? Да, если б ее в военкомате не завернули, отругав, как нашкодившую первоклашку, она тоже давно была бы там! И уж она бы показала и доказала, что достойна своего папки! И самого лучшего парня в их классе… Ленка украдкой взглянула на Стаина. Парень сидел и сосредоточенно, не обращая внимания на окружающих, слушал учителя, смешно морща лоб. Ей представилось, что она лежит раненая в госпитале, как та самая Зина, знакомая Александра, а Саша приходит ее навестить. Они разговаривают о боях, об общих знакомых и тут по радио предают, что ей Елене Владимировне Волковой присвоено звание Героя Советского Союза. Стаин слушает объявление диктора, удивленно глядя на тарелку репродуктора, а когда переводит взгляд на нее, видит, что она умерла от ран. И по его щекам текут слезы. Он хочет сказать ей, как она ему дорога и как он ее любит. Но уже поздно! И так ему и надо!