Алекс Хай - В интересах государства. Аудиториум, часть 2 [СИ]

— Погоди, Ядька. Пусть остынет.

Я с трудом встал на колени, и на меня навалилась вся невыносимая боль свежего сильного ожога. Черт, я уже и забыл, сколь мерзким было это ощущение. Меня били, резали, швырялись в меня косами, но заживо еще не сжигали.

— Изверги, — корчась на полу, прохрипел я. — Фашисты…

Хруцкая тут же метнулась ко мне.

— Покажи руки!

Я молча протянул ей израненные ладони. Да уж, досталось от кубика мне знатно. Некоторые волдыри полопались, часть были обугленными. Завой я сейчас во весь голос, вряд ли кто-то стал бы меня осуждать. Но я стоически терпел. Лишь когда Ядвига дотронулась до моих ожогов, я дернулся и тихо заскулил.

— Проклятье…

— Серьезного вреда не причинит, да? — попытался улыбнуться я, но вместо улыбки вышел зверский оскал — лицо перекосило от боли.

— Так, лежи смирно. Постарайся не шевелиться, — девушка подползла ко мне с более освещенной стороны и внимательно уставилась на раны. — Сперва я их обеззаражу, затем применю “Мертвую” и “Живую" воды. Поначалу будет больно.

— А сейчас я на курорте, ага.

— Не ерепеньтесь, юноша, — строго посмотрел на меня профессор. — Ядька знает, что делать. Она хороша в лекарстве и периодически штопает наших ребят после неудачных опытов.

Ядвига откинула роскошные волосы назад и уставилась на меня в упор.

— Просить прощения буду позже, а сейчас тебя нужно быстро подлечить. Такие раны тем плохи, что в них легко занести заразу, и лечение потом дастся труднее. Нужно сразу обрабатывать. Готов?

Я кивнул.

— Давай.

Девушка прикрыла глаза, сконцентрировалась, и в следующее мгновение ее руки охватило сияние — но не привычной мне “Берегини”. Здесь явно была какая-то особая лекарская премудрость.

— Сейчас будет неприятно, — предупредила она и поднесла к моим ладоням свои сияющие руки.

Пару секунд кололо и пощипывало, а затем я не удержался и завыл. Болело так, словно она лила мне на раны концентрированную уксусную кислоту.

— Ааа! Черт!

— Терпи. Терпи, Миш, — приговаривала Хруцкая. — Так и должно быть. Это обеззараживающее заклинание. Выучила на факультативе.

— А анестезию вас там делать часом не учили?

— Нет времени, — она отняла руки, снова закрыла глаза и словно что-то перекалибровала в силе.

Теперь ее руки светились чуть иначе, более плотным и густым сиянием с мелкими искорками. Точно не “Воды”, что-то другое. А когда она поднесла руки ко мне, я почувствовал холод. Спустя несколько секунд стало немного легче.

— Больше обезболить не смогу, извини, — предупредила она.

— И так хорошо, спасибо…

Теперь я хотя бы мог соображать, а мозг не взрывался от болевых импульсов. Ныло, жгло, пульсировало — я чувствовал все виды боли, но мог ее терпеть. Не тратя времени зря, Ядвига снова обеззаразила раны, а затем принялась колдовать “Мертвую воду”.

— Сейчас начнет чесаться и зудеть.

— Ага.

Я уже более-менее знал, как работали связки обеих “Вод”. “Мертвая” сращивала повреждения, останавливала кровь и всячески останавливала процессы разрушения. А “Живая” запускала восстановление и стимулировала рост тканей. Опытный лекарь, в совершенстве овладевший “Водой”, мог за считаные минуты лечить открытые переломы. Правда, такое вмешательство не было приятным. Когда заставляешь организм восстанавливаться в сотни раз быстрее того, как это задумала природа, приходится расплачиваться болью.

Везде чертова боль. В этом мире боль, казалось, меня преследовала.

Ядвига провела еще несколько манипуляций с силой, и я испытал весь спектр ощущений от нестерпимого зуда и чесотки до легкого покалывания, теплой волны целебной силы и боли от стремительно делящихся клеток.

— Ну как ты? — С неподдельным беспокойством спросила Хруцкая. — Судя по виду, все прошло нормально.

— Уже куда лучше.

Я взглянул на ладони. Видок пока что был тот еще, и я знал, что окончательно кожа восстановится лишь к утру следующего дня. Но все равно это было гораздо быстрее, чем с применением традиционной медицины.

— Нужно забинтовать, — вылез из-за плеча Хруцкой лохматый парень. — Сейчас дам аптечку.

— Вот только как мне конспект писать? — отозвался я. — Обе руки же будут…

— Попроси у друзей списать, — пожала плечами Ядвига и, приняв бинты из рук паренька, вскрыла упаковку и принялась перевязывать мне руки. — Все так делают, когда пропускают.

Ну да, только у кого списывать? Афанасьев — раздолбай, который вел записи как попало. У Ронцова была другая беда: конспект-то детальный, но почерк просто отвратительный. Проще было расшифровать шумерскую клинопись, чем разобраться в его каракулях. Оставался только Сперанский. Или Ирэн. Впрочем. Покажи я ей свои забинтованные лапы — вопросов не оберешься.