Александр Изотов - Магия вето

Стражи Душ, как оказалось, погнались за Иным в другой район, в сторону вокзала. А в той подворотне, где мы чудом спаслись, остались три обезображенных трупа, без каких-то родовых знаков отличия.

— Кровь у них ещё изучат, — негромко рассуждал Яковлев, вдруг став откровенным, — Надо же будет выяснить, что за бедняги.

А я был уверен, что ничего там и близкого к Вепревым не найдут. Меня хотели убить, для этого никто не пошлёт прямого наследника или родственника.

Наверняка пешки какие-нибудь, из пришвартовавшихся к великому роду семей.

Ведь трупы обезображены? Отличий нет? Да и тот футляр с моей фоткой рассыпался в труху.

У них было. Моё. Фото.

Мы приближались к ограде академии, как к стене спасительной крепости. Так мне казалось, хотя я всегда был реалистом.

— Так, чтоб из академии никуда больше, — прошипел Яковлев Громову, когда довёл нас до караульной будки.

Полозов, начальник караула, смотрел на нас с лёгкой тревогой, особенно на Фёдора. Ему, наверное, могло прилететь за то, что выпустил студентов наружу.

Прежде, чем перейти за ворота, я посмотрел на другую сторону улицы. И увидел Плетнёва-младшего. Каштан был не один, а со своим другом Антоном-пеликаном.

Искреннее удивление на лице обоих я расшифровал правильно. Этот выродок не надеялся меня больше увидеть в живых.

— Ты чего? — спросила меня Елена, когда мы уже были во дворе академии.

Я глянул на неё, и Перовская отшатнулась. Фёдор рядом усмехнулся:

— А, этот взгляд. Кому-то будет хреновастенько.

Мне снился сон.

И мы все должны были погибнуть.

Псионик знает о смерти за секунду до неё. Но если это смерть всего живого вокруг, то псионик узнает об этом гораздо раньше. Весь мир готовится к боли, и это чувствуется в потоках энергии.

А может, дело в том, что во сне всегда знаешь чуть больше, чем положено?

Я стоял на холме. Впереди высились ещё холмы, их было очень много, и все они мерцают странным светом. Будто всё усыпано лунными камнями, вроде того эфируса.

Это была ночь, ярко освещённая четырьмя Лунами, которые висели в небе, как четырёхцветный светофор. Когда столько лун, звёзд вообще не видно, но в Пробоине они видны даже днём.

Луны шли высоко над горизонтом друг за дружкой, будто вели хоровод. Пробоина висела сверху, взирая на них, как на своих детей. Детей, рассыпавших бисер по холмам.

Я заметил, что вдалеке кто-то копошится. Это люди — они бегают внизу холмов, суетятся, пытаются собрать эти сокровища. Заползают по склонам, но почему-то скользят вниз. Им очень трудно подниматься до сияющих гребней, где камней больше всего.

Я вгляделся в одну фигурку, карабкающуюся вверх. Её ноги будто утопали в земле… Стой, так это же песок.

До меня дошло, что я стою в пустыне, и это не холмы, а песчаные дюны до самого горизонта.

— Чёрная Луна, — послышался рядом молодой голос.

Я сразу повернулся. Да, жжёный ты псарь!

Василий Ветров стоял рядом, показывая пальцем на Пробоину. Он был чуть пониже меня ростом, свет четырёх лун заставлял его седую шевелюру чуть ли не мерцать.

Я сразу поднял ладони. Мои. Это мои руки, Тимофея Зайцева.

— Туда смотри, безлунь ты бестолковая, — раздражённо крикнул Василий, — Чёрная Луна!

Я снова посмотрел на небо. Странно, теперь всего три луны внизу, Белая исчезла. Всё та же Пробоина сверху… Не вижу Чёрной Луны.

А тревога нарастала. Люди внизу копошились, ни о чём не подозревая.

— Бежать надо, — сказал я, — Сейчас что-то начнётся.

— В Пробоину смотри! — Василий будто меня не слышал.

Да и вообще, ведёт он себя довольно странно для своего скромного характера. Дерзко.

Но я всё же всмотрелся в небесную дыру. Мне показалось, или… Точно, часть звёзд не видно. Вся Пробоина была ими усыпана, словно окно в другую галактику, но при этом ровно посерёдке звёзд не было видно.

Словно чёрный зрачок посреди глаза.

Тут до меня дошло, что это какой-то большой тёмный объект, не отражающий света, закрывает часть звёзд. Вроде бы круглый, как и положено луне.

В этот момент в мир хлынули страх и ненависть. Грязная псионика, разбавленная чистой злостью. Словно кто-то там ненавидел всех внизу.

А может, это моя ненависть? Ведь я — Иной, и ту короткую жизнь, что мне отмерена в чужом теле, я должен убивать. Убивать всех вокруг до тех пор, пока не придут оракулы.

Мурашки побежали по спине. Я почему-то знал, что это не мой страх, а Василия. Да и сон будто бы его, а я лишь зритель.