Владимир Свержин - Крона огня

Очаровательная цветная миниатюра в верхнем углу, изящные заглавные буквы — все расплылось, исчезло с хрустальной, переливающейся глади. Сквозь нее благородная дама Ойген увидела… Она могла бы поклясться, что видит себя в зеркале, и в то же время понимала, что очень мало схожа с девушкой по ту сторону пергаментного листа. Темные, разметавшиеся по плечам локоны, горящие черные очи той — скорее были прямой противоположностью ее светлым золотистым волосам и лазурным очам, в которых рады бы утонуть многие представители сильного пола. И все же Женя чувствовала в ней что-то близкое. Девушка-отражение молчала, лишь смотрела, не отрываясь, и прелестная Ойген кожей лица ощутила, как сгущаются, будто вливаясь в ее глаза, кромешные сумерки, беззвездная темень без начала и конца. Медальон на груди пульсировал все сильнее, будто колотил запертую дверь грудной клетки, требуя впустить.

— Вот и ты, — очень явственно произнесла текущая, переливающаяся неясными блестками мгла. — Сама пришла.

— Ты Олх? — мысленно выдавила Женечка.

— Имена, — и не думая отвечать, произнесла темень, чуть сгущаясь и обретая неясные человеческие очертания. — Лишь имена. Ничего более.

— Но… — Женя напряглась, — ты не можешь быть темнотой.

— Я не могу?

Блестки исчезли, и темнота стала вовсе непроглядной.

— Да, не можешь, потому что он тоже являет себя черным пылевым облаком.

— Он? Кто он?

— Эйа.

— Да как он смеет?!

Непроглядный мрак мигом исчез, ярчайшая вспышка ослепила девушку, заставив закрыть глаза и отвернуться.

— Да как ты смеешь?! — Прекрасное, но в то же время страшное лицо с горящими глазами само собой внезапно слепилось из ярчайшего света, нестерпимого, жгущего сильнее пламени.

Женя попыталась отпрянуть и тут же почувствовала, как, раскалившись, жжет медальон. Она закричала изо всех сил, в отчаянии сжала пальцы и буквально отлетела в сторону.

— Эй! Эй! — слышался в голове встревоженный крик Лиса. — Женечка, милая, ты как? Приди в себя!

Сияющий лик все еще стоял перед ее глазами, постепенно тускнея и расплываясь.

— Очнись, я здесь! Все нормально , — доносилось сквозь морок.

— Да, — неслышно проговорила благородная дама Ойген, покачиваясь, словно после многих бессонных ночей. Она что есть силы обхватила шею Лиса и прижалась к его груди. — Как хорошо! Я здесь.

— Другой бы спорил! Мне вон тоже неплохо. Главное, не отвлекайся, стой так и рассказывай, шо ты увидала там?

— Лицо.

— И все? Да ты знаешь, какие я лица видел?! Одно мое чего стоит: с утра в зеркале увижу, все — целый день внятной речи нет. У тебя еще вполне вразумительно причитать выходит, — стараясь добавить бравурности не на шутку встревоженному тону, обнадежил Сергей. — Может быть, попробуем еще раз?

— Нет, — девушка с силой помотала головой. — Ни за что! Я лишь сказала, что Эйа черного цвета, и оно чуть не убило меня.

— Ну, ну, — Лис погладил волосы боевой подруги. — Не рви душу. Нет, значит, нет. Будем думать, как одолеть врага нетрадиционной боевой ориентации традиционными методами. О, ты глянь, амулет-то чуть не расплавился. Вон, и платье на тебе прожег.

Пипин неистовствовал. Бароны, заполнявшие его шатер, склонили головы, стараясь не глядеть на взбешенного предводителя. Их совсем не радовала обстановка военного лагеря, куда они примчались на зов могущественного геристальца. Обнесенный по римскому образцу частоколом и рвом, он располагался в широком поле. Все, кто откликнулся на призыв и приехал сюда, разбивали шатры, ставили коновязи, разводил костры и вешали большие закопченные котлы, вокруг которых собирались пешие отряды.

Здесь готовили немудрящую трапезу из обрезков мяса. Скот забивали круглосуточно, но доброй говядины, баранины и свинины воякам почти не доставалось, что весьма злило людей, пришедших сюда рисковать жизнью. Ясное дело, в раю с кормежкой все отлично, но хорошо бы и на земле не сидеть с голодным брюхом! Но в открытую возмущаться никто не смел.

Еще бы: большую часть забитых туш увозили на подводах куда-то в лес. Соваться же туда у франков, не слишком подверженных страху, все же не было охоты. Чаща таила явную, почти ощутимую опасность — и днем, и ночью оттуда слышалось недвусмысленное и до мурашек жуткое рычание, утробный вой и плотоядное громкое причмокивание.