Александр Михайловский - Операция «Гроза плюс». Самый трудный день

Хваленый вермахт, ранее победоносный, против союза русских большевиков и имперцев не продержался и двух недель, повторив печальную судьбу французской армии и британского экспедиционного корпуса в мае 1940 года, разгромленных и прижатых к морю за те же две недели боевых действий. Только положение гуннов на востоке куда более безнадежно, чем англичан в Дюнкерке, потому что никакой эвакуации из многочисленных котлов в районе советско-польской границы не было и быть не могло.

Пройдет еще немного времени, и эти немецкие части, потрепанные и понесшие тяжелые потери в приграничном сражении, одна за другой начнут поднимать руки и сдаваться в плен. Если они этого не сделают, то их всех уничтожат в лесах и болотах, а русско-большевистский паровой каток, вечный кошмар цивилизованной Европы, неумолимо двинется на Запад, подминая под себя территорию бывшей Польши, о целостности которой Британия обещала заботиться. Разумеется, исключительно в своих интересах, для создания вокруг Советской России – или как там будет называться это государственное образование – непроницаемого санитарного кордона.

Министр иностранных дел польского правительства в изгнании Август Залесский уже разразился по поводу вторжения русских на польскую территорию истеричной нотой в адрес советского НКИДа, откуда пришел формально верный, но издевательский по тону и смыслу ответ Молотова: СССР не вступает в сношения с самозваными представителями несуществующих государств. Польский премьер в изгнании Владислав Сикорский, ссылаясь на польско-британский военный договор от 5 августа 1940 года, устроил по этому поводу ему, Черчиллю, самую настоящую истерику, будто бы был нервной барышней, а не боевым генералом, прославившим свое имя в войне с Советами [12] В Первой мировой войне подданный австро-венгерского императора Франца-Иосифа Владислав Сикорский не участвовал ни на какой стороне. Впервые он объявился после капитуляции Австро-Венгрии и Германии в ноябре 1918 года в самозародившемся на территории Польши Войске Польском, и сразу в звании полковника. Был начальником штаба группы «Восток», командовал группой «Бартатув» и группой полковника Сикорского. .

После этого разговора по указанию Черчилля Форин Офис направил в советское посольство ноту протеста по поводу якобы имевшего место нарушения суверенитета Польши, но ответа не получил. Нота сгинула без следа, и даже старый британский агент, посол СССР в Лондоне Майский, не мог сообщить своим кураторам, какова судьба этого документа и попал ли он вообще на стол к Сталину или хотя бы к Молотову. А если и попал, то какова была их реакция на этот британский демарш. Впрочем, отсутствие ответа – это тоже своего рода ответ, говорящий о том, что Сталин и этот, как его там, Рутин или Путин, каждый в своей Москве, плевать хотели на мнение Великобритании в целом и его – Черчилля – в частности. Вкупе с появлением русско-советских бомбардировщиков над британскими островами все это могло значить только одно – стоит русским добить Третий рейх и занять территорию покоренных им стран, как следующей их мишенью станет именно Великобритания, к которой они не питают никаких теплых чувств.

Иллюзий у Черчилля не было – война с СССР и ее новым союзником будет страшнее, чем отражение угрозы германского вторжения летом-осенью сорокового года. Но пока еще есть время, он, Черчилль, будет делать все, что возможно. Самое главное – как можно быстрее установить прямые дипломатические контакты с имперскими русскими. А для того министр иностранных дел сэр Энтони Иден через нейтральную Швецию должен послать кого-нибудь из своих доверенных людей в захваченный имперцами Кенигсберг. От этой миссии, возможно, будет зависеть жизнь и смерть как Британской империи, так и его, Черчилля, лично.

Присутствуют:

– президент Соединенных Штатов Америки Франклин Делано Рузвельт;

– специальный помощник президента Рузвельта – Гарри Гопкинс.

Слуга-филиппинец вкатил в Овальный кабинет кресло-каталку с президентом, установил ее у круглого стола и бесшумно удалился, плотно прикрыв за собой двери.

– Гарри, – вставляя в мундштук папиросу, задумчиво произнес тридцать второй президент США, – дело, которое я хочу с тобой обсудить, очень важно для нашего государства и является абсолютно секретным. Так что ни одно слово не должно выйти за стены этого кабинета.