Иван Оченков - Смоленский поход (СИ)

— Это как же, милостивец, — потрясенно пискнул походный казначей дьяк Лаптев, заглянув в бумаги, — да куда же этакую прорвищу денег!

— Мил человек, нам Смоленск штурмовать надобно, — ласково отозвался я, — и ежели ты думаешь, что с делом сиим справишься лучше, чем мушкетеры, да рейтары, то говорить не о чем. Я их прогоню немедля, а ты завтрева на стены полезешь с саблей.

— Ну что ты государь, я же только о прибытках твоих пекусь, — запричитал казначей, — а коли ты хочешь воинским людям за их труды заплатить, так на то твоя царская воля.

— Милостивец, — заговорил елейным тоном старший постельничий Буйносов, — что ты все в делах, да в заботах. Мы на радостях целый пир приготовили ради встречи, шатер, да баню походную…

— Все бы вам бражничать, да чревоугодие свое тешить! Царь только прибыл, лба еще не перекрестил, а вам и горя мало. Первым делом надобно молебен отслужить, ради благополучного прибытия, а там уж и за стол можно. Где архиепископ Смоленский?

— Так в поляки как город взяли, сразу и увезли преосвященного Сергия в плен…

— Вот незадача, ну да ладно, будет еще время помолиться. Кстати, скажи мне, любезный, как так приключилось что придворные мои, да рынды, да спальники и прочих чинов люди, от царя своего отстали?

— Да что ты кормилец, — всплеснул руками князь, — да ты же сам ровно ветер из Вязьмы сорвался, никого не предупредив! Уж ты бы нам весточку, хоть какую-нибудь дал, уж мы бы за тобой ровно нитка за иголкой!

— Что-то Пушкарев со стрельцами меня нашел, а Миша Романов так и вовсе не отстал. И мне пришлось, чтобы не допустить умаления чести царской, Федора Панина в рынды ставить. А то ведь это смех один, если всего один рында!

— Истину говоришь государь, ровно как в писании…

— Не богохульствуй! — перебил я его славословия и продолжил, — поскольку сей Панин службу нес исправно, и в иных делах отличился, то жалую его чином стряпчего и велю и далее, при надобности, рындой быть в походе.

— На все твоя царская воля, государь, да только родом-то он ниже всех будет.

— А я что, велю тебе ниже его сесть? Сказано же, что при надобности! Покуда таковой нет, то пусть служит по-прежнему у Михальского. Но в списки его внести, да про жалованье не забудьте. Внял ли?

— Все исполню, батюшка!

— Ну и славно, так что ты там насчет пира говорил? Корми царя, но гляди, чтобы никто не упился, поход все же.

Услышав мои слова, Буйносов пулей выскочил из шатра и кинулся готовить все к торжественному пиршеству. Такой уж обычай ныне, куда бы царь не направился, там непременно или пир или молебен, причем последних значительно больше, тем более что чревоугодие — смертный грех.

Пока слуги и придворные под руководством Буйносова суетились, я наткнулся глазами на оставшихся неприкаянными Федьку с Мишкой.

— Что, ребятки, без вас справляются? Ничего, баба с возу — кобыле игого!

Услышав шутку рынды заулыбались, а я продолжил.

— Федя, что ты должность рынды правил в разрядную книгу внесут, я распорядился. А пока возвращайся к Михальскому, у него дел всегда много.

— Благодарствую, государь, — поклонился Панин.

— Да не благодари, успеешь еще, а ты Миша…

— А можно и мне с сотней Корнилия, — неожиданно выпалил Романов.

— Даже не знаю, а чего это ты, или придворная служба умаяла?

— Да скучно с рындами, — помялся Мишка, — в бою николи не бывали. Всех разговоров, что о чести дедовской, да о милостях царских за службу. А за что им милости, если никто из них в деле не был, да саблю в бою не вынимал?

— Вон ты как, — улыбнулся я, — ну, вольному воля, а спасенному рай. За Корнилия не скажу, но его сотня к государеву полку приписана, а командует им Вельяминов. Сегодня отдыхайте с Федором, а завтра явишься к полковому командиру, он и решит.

— Как же так, — изумился Романов, — ты же царь?

— Я царь, а порядок для всех один! Понял ли? Ну, ступайте теперь.

На следующее утро, я послал в Смоленск предложение о сдаче. Не могу сказать, что подвигло меня написать его именно так, но текст написанный латынью, гласил: — «Я у Смоленска. Три дня сроку на размышление. Сдадите город — воля. Первый выстрел — неволя. Штурм — смерть! Иоганн.»* Не дожидаясь ответа, посоха была послана на рытье траншей. Начинаясь почти у самого лагеря, они зигзагом шли в сторону крепостных стен, постепенно углубляясь. Вынутый из земли грунт тут же насыпали в мешки и корзины и делали из них укрытия от вражеских пуль и ядер, под прикрытием которых продолжали работу. В опасении вылазок, работных людей на каждом участке прикрывало не менее роты пехоты и сотни казаков. Предосторожности оказались не напрасными, осажденные в первую же ночь попытались захватить и засыпать одну из траншей, но попались в засаду. Неудачная вылазка стоила им двух десятков убитых и полудюжины пленных, заставив быть осторожнее. К концу второго дня работы продвинулись достаточно далеко, и можно было приступать к устройству батарей. Всего их предполагалось три. Первая недалеко от Никольских ворот, вторая у Грановитой башни, а третья у пролома устроенного поляками при штурме, со стороны Восточного оврага. Обрушенные прясла между тремя безымянными башнями, наскоро заделанные бревнами и засыпанные землей, представляли собой очень удачное место для штурма. Воеводы, поняв, что приступа не избежать, предлагали устроить проломные батареи только здесь, но я с ними не согласился.