Иван Оченков - Смоленский поход (СИ)

— Не перемудрить бы, как он там, кстати, поживает?

— Да что тут перемудришь, сам, поди, ведаешь, государь, что Анисим такая хитрая сарынь* что любого вокруг пальца обведет коли надо будет. А живут они твоей милостью хорошо. Авдотья раздобрела, видать забрюхатела. Лавку он поставил, да торговлишкой какой-никакой занимается.

— Лавка дело хорошее, главное чтобы служба не страдала.

— А что служба? В лавке сидельцы сидят, торгуют. За ними Авдотья приглядывает, так что лавка службе не помеха. Иной раз даже помогает, поскольку за товаром разный народ приходит и разговоры тоже ведет разные. А сидельцы с Дуней слушают, да Анисиму когда что важное узнают и говорят. Так что от лавки одна сплошная польза и никакой помехи.

— Ты, что ли, его слова мне повторяешь? Ладно, а дочери его, богоданные, как?

— Все, слава богу, государь, учатся как ты велел. Марьюшка скучает по тебе шибко, бывает плачет.

— Что поделаешь, я тоже скучаю, но если я ее во дворец возьму, сам понимаешь, слухи пойдут, что я невесть что тут творю с детьми малыми. Пусть так пока, а что от Рюмина вестей нет?

— Покуда нет.

—-----------------------------

*Сарынь. — Почти то же что и сволочь.

Рюмина я отослал с письмами в Стокгольм сразу после избрания меня на царство. В первом письме сообщал своему шурину — королю Густаву Адольфу что, дескать, так, мол, и так, до того хорошо справился с твоим, разлюбезный брат мой и друг, поручением, что когда выяснилось что принц Карл Филип заболел, распропагандированные мною московиты потащили меня на царский трон вместо него. Уж как я упирался, а ничего не вышло, пришлось царствовать. Вот будет номер, если королевский брат выздоровел! Однако бог не выдаст, а свинья не съест. Хочешь ни хочешь, а отношения с Густавом Адольфом налаживать надо, поскольку Новгород занят его войсками и его надо возвратить. Лучше миром, потому что воевать на два фронта никак не получится. Оно и на один может не слишком хорошо получится, потому как сил для взятия Смоленска маловато. Одна надежда на то, что сейм как всегда денег королю Сигизмунду на войну не даст, а сам он без денег посполитого рушения, с одним кварцяным войском, много не навоюет. Второе письмо жене — принцессе Катарине. Плачусь в нем горькими слезами, что не могу приехать к счастью всей моей жизни дорогой и любимой супруге. Так уж случилось, что дикие московиты, о коварстве которых любезной моему сердцу принцессе рассказывают разные прохиндеи вроде викария Глюка, прониклись таким уважением к шведскому королевскому дому, что не захотели никакого иного государя. Ну, а когда кандидатура вашего брата принца Карла Филипа снялась по состоянию здоровья, выбрали его ближайших родственников, то есть меня и ваше прежде королевское высочество, а ныне царское величество. С чем, собственно и поздравляю. Так что люблю, жду и надеюсь на скорую встречу. Помимо писем с Рюминым отправился целый обоз подарков в основном меха. Другая часть писем и подарков предназначена родне в Германию. Перво-наперво, разумеется матушке герцогине Браунгшвейг-Вольфенбютельской Кларе Марии. Порадуйтесь, матушка, каких высот достиг ваш непутевый сын, шутка целый царь! Плюс к счастью называться матерью государя диких московитов (во всем равного императору!) вот вам матушка соболей, куниц, лис и белок вдобавок к тем, что ранее присылал. А вы уж, будьте любезны, не обделяйте и дальше меня многогрешного заботами своими. То есть и за вотчинами приглядите, и Марту с дочкой не оставьте. Такого же рода письма и подарки для тетки герцогини Софии и кузену-тезке герцогу Иоганну Альбрехту. Последнему, правда, поскромнее. Еще у Рюмина доверенность на получение моей законной ренты для закупки всяких крайне необходимых моему царскому величеству вещей. Список прилагается.

Ну и напоследок подарки и письма к померанской родне. Во первых забывать грех, а во вторых чтобы они не забывали.

— Дозволь слово молвить, государь! — подал голос Шереметьев, оторвав меня от воспоминаний.

— Говори.

— Не вели казнить, великий государь, своего нерадивого холопа — начал волынку боярин, — а только прошло уж и венчание твое на царствование и миропомазание, а не приготовили мы тебе платно* для парадных выходов. Уже и совестно мне и перед боярами и перед митрополитом, а что делать? Повели, государь, начать работу.

— Какое к богу платно, боярин? Посмотри вокруг, в великокняжеском дворце запустение, окна многие доселе досками забиты, а по иным горницам ветер гуляет. Крыши текут, и починить их некому! У царя крыша течет, ты понимаешь хоть какой ужас в этом? Вот по глазам вижу, что не понимаешь! Я сейчас каждый грошик, каждую копеечку, каждую чешуечку** серебряную на войско откладываю! А ты говоришь, платно! Ты представляешь, сколько будет стоить парча да шитье золотое? Да ты, видать, хочешь по миру меня пустить и царство мое!