Иван Оченков - Смоленский поход (СИ)

— Что привело вас, друг мой, в мою скромную обитель?

— Вы, ваше величество, сказали мне сегодня, что хотели бы найти моих товарищей, вместе с которыми я учился в Упсале.

— Верно, вам что-нибудь известно про них?

— По крайней мере, об одном я кое-что знаю.

— Продолжайте.

— Матвей Фомин сейчас находится в городской тюрьме.

— Вот как, а за что, позвольте спросить, его туда упекли?

— Известное дело за что, солдаты они и есть солдаты. Выпили, подрались потом и за оружие схватились, обычное дело.

— А в тюрьму-то за что, неужели в его полку нет профоса?

— Да кабы только меж собою драка, оно бы и обошлось. Только они не просто подрались, а в порту с моряками! А разнимать их портовая стража пришла, да в суматохе одному из стражников нож в бок кто-то сунул.

— До смерти?

— Нет бог миловал, а то бы Матвей уже бы в петле болтался, однако за таковые дела меньше как каторгой не отделаешься, а это ничуть не лучше петли, только помучаешься дольше.

— А точно ли он сей нож в стражника сунул?

— Да кто его разберет в суматохе, а только чужак он всем, так что на него показывают.

— А портовой стражей командует капитан над портом?

— Да, ваше величество.

— Кстати, а вы откуда об сем инциденте ведаете?

Калитин на секунду потупился, а затем вскинул голову и твердо ответил:

— Матвей у меня помощи просил.

— А ты, стало быть, поначалу отказал, а потом когда я объявился, то о дружке и вспомнил? Ладно-ладно, можешь не отвечать. Хорошо, я понял.

Наш разговор велся до сих пор по-немецки и Буйносов с Романовым как не топорщили уши, так ничего и не поняли. Очевидно поэтому, когда я велел проводить Калитина, на лице князя Буйносова отразилось недоумение. Однако, делать нечего и Семен гневно зыркнув глазами отворил дверь. Савва вновь взмахнул шляпой, но выдержать это оказалось выше сил моего верного рынды.

— Ты что кланяться, собачий сын, на чужбине разучился? Царь перед тобой, пади в ноги!

— Я вольный человек, и в ноги никому кроме бога не кланяюсь, — огрызнулся Калитин.

— Христопродавец ты, а не вольный человек!

— На себя посмотри, скольким царям присягал помнишь ли?

— Уймитесь, — пришлось прикрикнуть мне, пока Савва и Семеном не наговорили друг другу лишнего, и не случилась еще одна дуэль, — уймитесь, говорю, а то не постесняюсь царским кулаком зубы пересчитать!

— Прости, государь, — тут же повинился Семен, — а только не могу я на его рожу спокойно смотреть!

Последние слова князь проговорил, когда Калитин уже, слава богу, вышел. Миша Романов не участвовал в перепалке, хотя лицо его выражало полное согласие с позицией Буйносова.

— Государь, а чего ты нас оглашенными назвал? — спросил он когда князь Семен немного утихомирился.

— А как надо было? — не понял я.

— Так оглашенные, это те, кого крестить уже собрались, а в церковь еще не пускают.

— Чего?

— Ну как же, иноверец когда желает святое крещение принять, поначалу оглашает свое намеренье, оттого и зовется «оглашенным». Потом его крестят, но до той поры он должен догматы наши изучить и хотя «отче наш» и «верую» выучить.

— Вон оно как, ну что поделаешь, перепутал я. Все же мне язык ваш не родной.

— Ага, а еще там женки обед приготовили, справлялись можно ли подавать?

— Вот что, ешьте без меня, а мне сейчас надо к одному старому другу наведаться.

— К какому еще другу?

— Олле Юхансону, капитану над портом. Он меня звал в гости, авось-либо накормят.

— Мыслимое ли дело государю чтобы трапезничать по гостям ходить? Ты как хочешь Иван Федорович, а сие умаление чести!

— Ох, Миша, если просто поесть, то твоя правда — невместно. А вот если по делу, то и не грех.

В прошлое мое посещение Стокгольма семейство Олле Юхансона проживало в том же доме, где находилась контора капитана над портом. Но, очевидно, дела его в последнее время шли в гору, так что он смог переселить свою фамилию в собственный дом, судя по всему, недавно купленный. Несмотря на приглашение, мое посещение оказалось сюрпризом. Впрочем, то что я не взял с собой свиты, вне всякого сомнения, пришлось хозяевам по вкусу. Увидев, кто именно почтил его визитом, Олле немедленно построил семью и начал представлять мне домочадцев одного за другим.

— Это, ваше величество, моя супруга Астрид, — торжественно произносит Юхансон, показывая на сухопарую тетку с довольно таки лошадиным личиком.

Я благосклонно киваю, и на шее фру Юхансон появляется бобровая шкурка. Подарок приходится, как нельзя, кстати, и любезный оскал супруги капитана над портом меняется на почти доброжелательную улыбку.