Михаил Нестеров - Сталинский сокол. Комэск

– Спасибо, по-моему, ничего страшного. Скажите лучше, как женщина, жива?

– Жива, жива, доктор ее смотрит, – раздался голос из полумрака. – Хлопотливый какой! Сам-то как?

– Да что мне сделается, – хмыкнул летчик и поморщился от боли в боку. – У меня тут помощь посерьезнее, сейчас как новый буду.

– Не больно и старый, – тихо засмеялись в ответ, а старшая девушка недовольно произнесла:

– Сидите спокойно, товарищ летчик. Голова не пробита, просто кожа рассечена, хоть и глубоко. Сейчас я обработаю раны, а потом доктор посмотрит.

Чем она там обрабатывала, Северов не видел, но рану зажгло так, что он с трудом подавил желание громко выругаться, отделавшись нейтральным «Кхм!». Ну, раз череп цел, надо посмотреть, нет ли перелома ребер.

– Мне еще по боку приложило, посмотрите, не сломаны ли ребра, – попросил он.

На Олеге была авизентовая куртка, которую он носил вместо шинели, так было намного удобнее. Вообще-то она была положена танкистам и досталась ему по случаю, но рукодельный Ваня Безбородов пришил к ней голубые петлицы, и никто из начальства не обратил внимания на такое нарушение формы одежды. Куртку удалось стянуть, девичьи пальчики пробежались по ребрам, было очень больно, Северов опять сдержался, только засопел сильнее, но девушка все правильно поняла и успокаивающе сказала:

– Переломов нет, просто ушиб. Подождите, не одевайте, сейчас доктор посмотрит.

Подошел пожилой мужчина с очками на носу.

– Ну-с, что тут у нас? Прелестно, прелестно! В смысле, неплохо, но придется зашивать.

– Это вопрос?

– Нет, молодой человек, это утверждение. Лампу поближе. Так, волосы вот здесь и здесь уберите.

Другой пожилой мужчина, носатый и худощавый, несколькими ловкими движениями опасной бритвы превратил Северова в каторжника, у которого побрита половина головы.

– Придется потерпеть!

– Чего уж там, – как можно равнодушнее ответил Олег, – шейте, у меня еще дела.

Приятного мало, но кончилось и это мучение. Голова горела огнем, а девушка уже накладывала повязку. Ваты она не пожалела, и Северов подумал, что выглядит сейчас как безнадежно больной, фуражку точно будет не надеть. Пока доктор шил раны, девочка стояла рядом, кусая губы, и смотрела на это действо, так что Олегу пришлось временами ободряюще ей улыбаться.

Врач тем временем занялся ребрами и подтвердил, что ничего не сломано, но нажимал так, что летчик опять закряхтел.

– А вы молодец, терпеливый. Боль-то сильная, я ведь знаю, – вдруг одобрительно сказал эскулап и, церемонно попрощавшись, ушел куда-то в глубь подвала.

Девушки помогли летчику натянуть обратно одежду.

– Спасибо, милые. Давайте хоть познакомимся, меня Олег зовут.

– Я Марина, а это Даша, моя двоюродная сестра, – улыбнулась старшая.

Обстрел тем временем закончился, и народ стал выбираться из убежища. Женщину увезли в госпиталь, доктор сказал, что теперь ее жизни ничего не угрожает, должна поправиться. Мальчика забрала соседка, присмотрит за ним, пока мама на лечении.

Северов вздохнул. Когда убивают здоровых сильных мужчин, это тоже несправедливо, они чьи-то сыновья, мужья, отцы. Но раны, увечья и смерть маленьких детей вызывали у него душевную боль гораздо сильнее физической. Олег поймал себя на мысли, что если бы располагал атомными бомбами, то, пожалуй, шарахнул бы ими по Третьему рейху, пусть прочувствуют на себе, твари. И тут же подумал, что никогда бы этого не сделал, не стал бы убивать женщин и детей, пусть их отцы и мужья топчут сейчас его землю. Вот с этими юберменшами он посчитается, аллаверды по максимуму! А когда войдем в Германию, будем их детей из своих полевых кухонь кормить, такие уж мы есть, нас не переделать.

На проходной завода его встретил представитель парткома и проводил в цех, где находилось несколько сотен человек, судя по одежде, прямо от станков. Выступал мужчина средних лет в полувоенной форме, судя по шепоткам, известный заводчанам и являющийся работником обкома партии. Он говорил о положении на фронтах, о прорыве блокады и восстановлении сообщения с Большой землей. После него ведущий собрания предоставил слово младшему лейтенанту Северову, представителю «доблестной авиации героического Балтийского флота». Олег встал перед рабочими, чувствуя себя в этой дурацкой повязке на голове совершенно неловко. Сам он свой внешний вид определил как жалостно-комический.

– Товарищи! Я обращаюсь к вам от имени своих товарищей, от имени всех, кто сейчас борется с врагом с оружием в руках. Мы понимаем, что борьба сейчас ведется за само наше существование, за то, чтобы мы и наши дети не стали рабами, за то, чтобы у них было будущее. Вы можете быть уверены, мы не дрогнем, мы скорее умрем, чем сдадимся! 23 сентября в одном бою два летчика нашего полка, расстреляв боезапас, таранили вражеские самолеты. Враг в панике очистил небо, бежал с поля боя. Он еще силен, на него работает вся Европа, но и мы стали опытнее и злее, мы как сжатая до предела пружина, которая скоро выпрямится. Я вот тут записал, сколько мы вылетов сделали, сколько немецких самолетов сбили, а сейчас подумал, вы ведь и сами все видите, к чему эти цифры. Тыл для фронта, фронт для тыла. Пока мы вместе, нас не победить! Спасибо вам за ваш самоотверженный труд, товарищи!