Сергей Остапенко - Ритуал [litres]

Что ж за страсти? Куда я влез? Передышка дала мне возможность использовать разум, опрометчиво вытесненный страхом в неприметный дальний уголок сознания. Общим во всех этих кошмарных грезах было то, что изменения наступали в тот миг, когда я, поддавшись очередной волне ужаса, пытался сбежать, выпрыгнуть, выворотиться наизнанку, только чтобы оказаться в другом месте. Интересно, что будет, если я стану производить свои действия более обдуманно, без лишней торопливости и безумных порывов? Я стал помаленьку выкарабкиваться на уступ, даровавший мне спасение. Вскоре мне это удалось. Я выпрямился, утирая со лба испарину. Пощупал «потолок», но к бородам из паутиноподобного вещества, свисающим бесформенными клочьями, прикасаться поостерегся, памятуя печальный опыт с тюльпаном.

Следующее потрясение произошло в крохотный промежуток времени между опусканием и поднятием век. Словно смена слайдов в проекторе. Поле. Тюльпаны. Клубящиеся контрастные тени, более яркие, чем сами предметы. Я инстинктивно повернул голову в поисках кустиков и в следующий миг уже бился, захлебываясь, в ледяных струях Стикса. Течение сносило меня, вынуждая совершать неприятные акробатические трюки и ловить воздух, необходимый для борьбы с жесточайшим холодом, стиснувшим тело в своих неласковых объятиях. Обдирая плоть с костей, я тормозил пальцами по обледеневшему берегу и, нащупав зацепку, напряг все силы, чтобы оказаться на берегу.

Мгновение ока, вспышка радужного блеска от разлетающихся брызг реальности, и я, корчась от боли, лежу в обжигающем песке под термоядерным шаром солнца, впивающегося лучами-спицами в мою спину. Едва переводя дух, я постарался окровавленными пальцами освободить глаза от песчинок. Резь в ослепших от солнца, засоренных глазах настолько невыносима, что слезы, не переставая, катятся по щекам. Я сел на корточки и постарался хоть как-то привести себя в порядок.

В глазах прояснилось, и я обнаружил себя сидящим в прежней позе среди тюльпанов, вид и запах которых теперь не имел ничего общего с той квинтэссенцией омерзения, что раньше.

«Господи, – подумалось мне, – да за такие глюки знакомые наркоманы отдали бы половину пальцев на руках. Но мне-то за что такое счастье?!»

Мысль о пальцах подвигла меня оценить повреждения. Руки были в порядке, в том смысле, что новых повреждений, с момента драки с Саней, не прибавилось. Память меня обманывала. Но кожа, не успевшая адаптироваться к изменению температуры, по-прежнему была в мелких пупырышках, словно все пережитое было настоящим. Скосив глаза, я заметил, что растоптал свое произведение. Новая неприятность дала мне некий толчок, от которого я пережил что-то вроде озарения. Я быстро поднял руки и сдернул с себя что-то невесомо-призрачное, все это время гнездившееся у меня на макушке. Чувство было такое, будто с висков убрали клеммы слабого источника тока.

Существо, избравшее аэродромом мою шевелюру, взмахнуло крыльями и, совершив пару витков, приземлилось на соседний тюльпан. Я решил, что видения не закончились, когда разглядел существо получше. Вообще, то, что происходило со мной в Аиде, настолько переплюнуло по интенсивности переживаний обычные безобидные галлюцинации, что я, кажется, на всю оставшуюся жизнь утратил способность отличать реальность от миража.

На расстоянии локтя от моего лица шевелила крыльями очень крупная бабочка. От настоящего насекомого ее существенно отличало миниатюрное сморщенное человеческое личико с аномально тонкими чертами.

Бабочка напряженно рассматривала меня умными глазами. Казалось, они проникают под кожу, вбуравливаются в кости черепа и щекочут внутри мозга, перебирая сплетения аксонных нитей. Кто знает, может, так и было на самом деле.

– Тебе понравились мои сны? – прошелестела бабочка.

Мне захотелось растоптать это существо с голосом ангельского колокольчика, но оно, словно уловив мои эмоции, сбросило крылышки и, обернувшись кольчатой гусеницей, усеянной блестящими бусинками на серых стерженьках-струнах, поползло прочь, то выгибая спину, то распрямляясь.

– Бог иллюзий обиделся на тебя, смертный, – сказала она, обернувшись. Крылья таяли в воздухе. Наглость загадочной твари раздражала меня все больше и больше. Я наконец поднялся, привел себя в порядок и, не решившись преследовать стремительно регрессирующую в размерах бабочку, с легким сердцем отправился к друзьям, раздвинув руками кусты.

Лучше бы я туда не совался. Между деревьями меня поджидало кошмарное чудовище, воссоздать которое, на мой взгляд, не в силах было даже творцам фильмов ужасов. Вне себя от страха, я ринулся назад, поскакал по полю, преследуемый стонами гибнущих под ногами тюльпанов. Как я понял, животина должна была быть Ламией, одной из самых отталкивающих тварей в греческой мифологии. Ламия топотала по пятам, ощерив пасть, оснащенную акульими челюстями. Я почти летел, не разбирая дороги и покрывая за секунду невероятные расстояния. Недовольное ворчание прекратилось, и топот затих, но я по инерции бежал еще некоторое время, постепенно сбавляя темп. Однако перевести дух мне так и не удалось.