Иван Апраксин - Подменный князь

Так вот кого я лечу от тяжелой раны! Бедный мальчишка, я и не знал…

– А отец Всеслава согласился на такой обмен? – осторожно поинтересовался я. – Ну, я имею в виду – обменять собственного сына на трех девушек-рабынь? Значит, сейчас сам Добрыня развлекается в объятиях красоток с моря и при этом знает, что его собственный сын служит временным развлечением для Вольдемара?

– Не думаю, что Добрыня утешается с девушками, – хмыкнул Вяргис. – Добрыня – совсем не такой человек, как Вольдемар. Наверное, он очень жалеет сына, но что он мог сделать? Вольдемар явился к нему в поместье со своими людьми, и Добрыня принял его, как гостя. А потом Вольдемару приглянулся Всеслав, и он потребовал его себе. Если бы Добрыня отказался, Вольдемар сжег бы поместье, а Добрыню убил. А жена Добрыни и две его дочери сейчас плакали и стонали бы вон там, у костра воинов, рядом с Хильдегард…

Видимо, собственные слова о Хильдегард возбудили Вяргиса, и он, вспомнив о женщине, оживился.

– Подожди меня тут, – вдруг сказал он, – или иди со мной – как хочешь.

Он направился в сторону костра, откуда все надрывнее становились жалобные вопли терзаемой женщины: видимо, воины в своих издевательствах над беззащитной разошлись не на шутку…

– Пойду тоже порадуюсь, – обернувшись ко мне, пояснил Вяргис, – пока эти молодцы совсем не уморили ее.

– А тебя пустят туда? – дрогнувшим голосом спросил я на всякий случай.

– Обязательно, – бросил мне воин. – Я вижу своего кума там, он мне не откажет. Пойдем.

Но я не пошел, остался стоять в стороне. Комары целыми стаями налетали на меня, и приходилось все время отмахиваться. Тихий шум текущего Днепра заглушался криками развлекающихся воинов и гомоном, доносящимся от многочисленных костров, составлявших лагерь. Черными громадами покачивались на воде причаленные плоскодонные струги. Деревянные головы языческих богов и богинь в темноте были не видны, но их грозные силуэты отчетливо виднелись на фоне не успевшего еще до конца потемнеть ночного неба.

Я стоял и старался не слушать рыдающих воплей женщины у костра и взрывов хохота толпившихся там воинов. Криками они подбадривали Вяргиса, который вскоре подошел ко мне, весьма довольный собой.

– Поздно подошел, – с некоторым сожалением сказал он, поправляя одежду. – Она уже ни на что не годится…

В этот момент из шатра на мгновение появился конунг, который вытолкнул оттуда обнаженную и еле передвигающую ноги Рогнеду. Девушка, пошатываясь, остановилась и мутным взором обвела гогочущую толпу. Волосы ее были распущены, а сама она, покрытая потом, дрожала от ночной прохлады.

– Отведите обеих обратно на струг, – повелительно крикнул Вольдемар. – Обратно на цепь, до завтра.

Любаве я не рассказал об увиденном. Когда мы с Вяргисом вернулись к костру, девушка уже спала.

А ночью мне приснился сон, который я запомнил.

Я увидел своего отца, умершего несколько лет назад. Всю свою жизнь он был военным медиком, отчего мы всю жизнь мотались по разным гарнизонам. И врачом я стал в силу отцовской профессии, чтобы быть, как папа. Он считал себя врачом, для него это было главным в жизни. Жизнь сложилась так, что папа служил в армии, но это как раз было для него вторично. Не военным, не офицером он себя считал, а именно врачом. Целителем. Лекарем. Самого широкого профиля. Он часто цитировал Гиппократа: «Медицина редко исцеляет, иногда облегчает и часто утешает». Невеселая фраза, но правдивая. Чем умнее врач, чем шире он мыслит, тем в большей степени осознает ограниченность своих возможностей.

Папа всю жизнь служил в армии, но не любил ее, и поэтому всегда избегал носить военную форму. На службе носил, конечно, хотя все равно под белым халатом, а в иных случаях – никогда. Поэтому я не запомнил его в военной форме.

Но вот удивительно: во сне отец предстал именно в форме, да еще в парадной – в мундире лазоревого цвета, с черно-оранжевым поясом и в белой рубашке с черным галстуком. Все честь по чести.

И сон был каким-то странным. Во сне я отчетливо осознавал, где нахожусь и что происходит.

– Папа? – сказал я. – Что ты здесь делаешь? Тебе тут не место.

– Сейчас не об этом речь, сынок, – ответил он строго.

– А о чем сейчас речь?

– О тебе, Володя. Ты прав – мне тут не место, но я скоро уйду отсюда. А ты должен знать, что твое место как раз здесь.

– Здесь? – переспросил я. Если человек способен во сне изумляться, то я был изумлен этим странным разговором.