Сергей Лапшин - Победить смертью храбрых. Мы не рабы!

Что теперь?

Следовало признать, что нынешняя стратегия себя исчерпала. Нужно было применять нечто новое. И в этом как раз состояла проблема.

Этот мир не был похож на тот, в котором вырос Терехов. И даже близко не подобрался к СССР периода войны. Капитану просто неоткуда было взять примеров. Ему нужно было найти решение, однако он даже отдаленно не представлял себе, каким оно должно быть.

И с этого момента все то, что ранее придавало сил, позволяло не сомневаться в себе, напротив, стало работать в минус. Ответственность за группу казалась непосильной ношей. Присоединившийся Свиридов, вроде бы уже доказавший свою лояльность, утратил доверие. Подкинутый сюрприз в виде совершенно нежданного «пришельца из будущего» капитан рассматривал как провокацию.

Терехов и сам понимал, что раздражается и злится прежде всего из-за собственного непонимания ситуации. Он пытался найти еще какие-то варианты, модели поведения, однако ничего толкового в голову не приходило. Любой план на его первоначальном же этапе рушили местные реалии. Выходило, что следует искать союза с немцами. Либо… Либо бороться до конца, который скорее всего будет очень скорым.

Третьего не дано. Как бы ни старался Терехов, изобрести нечто уникальное… неповторимое… выкрутиться… ему не удавалось. Идти на сотрудничество с врагом?

Терехов воевал с первых дней нападения Германии и повидал многое. Он знал, что остается после немцев в захваченных ими городах и селах. И призывы к освобождению, к борьбе до последней капли крови были для него не просто словами. Сражаясь с врагом, научился немцев ненавидеть. А как иначе быть с тем, кто незваным пришел в дом, где ты мирно жил и трудился?

Да и убивать… Чтобы убить, следовало испытывать нечто большее, чем злость. Это стрелять можно, палить в белый свет, как в копеечку, без переживаний, на страхе одном, а когда сойдешься глаза в глаза…

За годы войны часть воспоминаний потускнела, утратила остроту и отчетливость. Однако свой первый бой Терехов помнил прекрасно. Они расположились, как на учениях: цепочку окопов приготовили, заняли позицию, а через два часа от нее не осталось ни черта. Не подпустив толком, только увидев немецкую танкетку у дороги, выдали ей по первое число ружейно-пулеметным. А фрицы подождали час, подогнали пару танков и выкатили орудия на прямую наводку. Отутюжили окопчики и пошли вперед, как на прогулке: не спеша, за двумя бронированными коробками.

Их тогда поднялось навстречу не больше трети. Кто оглушенный, кто раненый, а кто и вовсе навсегда остался в наскоро выкопанном окопчике. Вот тогда впервые возненавидел Терехов. И ненависть свою, из которой силы черпал, отчасти благодаря которой и выживал, с тех пор в сердце сохранил.

Это сейчас, вспоминая, можно сказать: бестолково они выскочили. От отчаяния. До самой штыковой мало кто добежал. Зато тогда впервые Терехов увидел тех, кто убивал его. Сосредоточенные пыльные лица под краем каски, короткие ухватистые карабины. Нападавшие слаженно приседали на колено, вскидывая оружие, и просто расстреливали бегущих на них красноармейцев. Косили из танковых пулеметов и ручных, залегая прямо на землю, в густую, сочную траву.

Терехов, с двумя пулями, выбившими из него дух, провалялся до ночи. Очнувшись в сумерках, кое-как перевязался и направился на восток, куда сотнями и тысячами отходили, бежали или слаженно отступали советские солдаты.

Потом он не раз видел лица врагов вплотную. Небритые, потные, со звериным оскалом или маской испуга, искривляющей неузнаваемо черты. Молодые, взрослые, с ответной ненавистью в глазах или страхом. Раззявленные в проклятье рты, искривленные губы, вымаливающие пощаду.

Что теперь делать с этой ненавистью? Выпестованной, дарующей волю и желание сражаться. Как переступить через нее, зная, что все, от чего спасал мир, исполнилось здесь, в этой действительности?

С другой стороны, укрепиться в деревне и ждать атаки? Отбиться от организованного, массированного штурма их подразделению не удастся. Защищаться означает автоматически приговорить к смерти всех, за кого он несет ответ.

И это даже не чаши весов. Терехов изучал оба варианта, мучительно просчитывал их в уме и понимал, что ни один не приемлем. Ни один.

Оттого, когда Свиридов вдруг так убежденно выразил свое мнение по Книппелю, решив впустить его на территорию, Терехов чуть не взорвался. Сдержался усилием воли и даже на встречу согласился, мысленно едва не вычеркнув лейтенанта из состава своей группы.