Сергей Лапшин - Победить смертью храбрых. Мы не рабы!

– Сюда давай, – показал мне место Клыков, и я опустился на стул, чувствуя себя не совсем уверенно. Мне в принципе непросто сойтись с человеком, а тут – целая группа, да и… ну, в общем, понятно. Разные мы совершенно.

Между тем то ли чувствуя мою скованность, то ли по иной какой причине бойцы прекратили разговоры. Стараясь стать незаметным, я опустил глаза, делая вид, что чрезвычайно заинтересован простецкой ложкой и глубокой тарелкой.

– Андрей Симаков. – Вскинув голову, я увидел, что один из бойцов, постарше меня с виду, привстал со своего места, перегнулся через стол, подавая руку. Я поднялся со стула и пожал протянутую ладонь, ответно представляясь. Это будто бы сбило напряжение. Обмен рукопожатиями, имена, короткие емкие фразы. Мол, здорово ты его вчера. Ага…Здорово. Я кивал, улыбался в ответ, называл свое имя, пожимал плечами в притворном смущении. И думал о другом. О том, что здороваюсь сейчас с парнями, которые давным-давно легли в сырую землю. В сорок третьем. Почти семьдесят лет назад.

Глупо, конечно. Я и сам – покойник. Вот только о себе так думать не получается, а о них – пожалуйста. Я никак не мог отделаться от этого странного чувства, что никак не покидало меня. Ответ на немудреную шутку, и тут же щелкает в голове – мертвый. Он мертвый за чертову уйму лет до меня.

Это – как иконы оживают. Все то, что ты привык чтить на расстоянии, – ежегодный парад, Родина-мать, Поклонная гора, «вам, павшим в боях за Родину…». Вот они, передо мной сидят. Молодые, здоровые парни, что улыбками и простецкими разговорами стараются разогнать мое стеснение.

И нам поговорить вроде бы есть о чем. Я бы с удовольствием послушал их фронтовые байки и рассказы. А они? Как они воспримут то, что я рано или поздно обязан буду рассказать им?

Эта тактичность их, она ведь до времени. Сейчас начнем трескать что нам там принесут, борщ, щи, не знаю. И кто-нибудь под горячее возьмет и спросит меня, мол, как там, в светлом будущем? Построили коммунизм-то, потомки? И глянет так, вроде бы и не значит для него ничего вопрос и не сомневается в ответе, а вот в глазах я нешуточное ожидание прочту. Тщательно скрываемое опасение, что все они, весь их взвод полег зазря.

Что же мне делать?

Черт побери, как же глупо это все! Меня надо было в камеру какую-то спрятать, запереть ото всех, кормить раз в день, и чтобы я потихоньку сведения свои ценные выкладывал. Куда ты влез, капитан, с доверчивостью своей?! На хрена отпустил, с бойцами своими есть послал, сам толком не допросив? Тебе ведь страшно стало и противно от моего общества лишь после того, как я про полтора года войны сказал. А что бы почувствовал ты, узнав, как мы распорядились плодами победы, как мы живем?!

– Я пойду. Нездоровится что-то, и есть не хочу. Извините. – Я торопливо поднялся под удивленными взглядами бойцов, отошел от стола и застыл, чуть ли не хлопнув себя по лбу. Обернулся к Клыкову и, чувствуя, как губы растягивает жалкая и заискивающая улыбка, проговорил:

– Можно, я тут где-нибудь на лавке посижу. Никуда не уйду. Точно. Обещаю.

Клыков, переглянувшись с остальными, ровно так же не понимающими ничего, ответил:

– Ты не дури, парень. Чего едой-то брезгуешь? Или с нами сидеть не желаешь?

– Нет-нет, – торопливо, искренне боясь, то бойцы обидятся, зачастил я, – живот скрутило. Не хочу есть. Плохо мне. Плохо, блин, понимаете? – выкрикнул.

Развернулся и торопливо, чуть ли не бегом, направился по тропинке, обходя дом.

Это было решение, порожденное отчаянием. Не могу сказать, что я не склонен к рефлексии. В то же время это не самое мое любимое занятие. Но дальше тянуть, постоянно теребя себя и терзая, было нельзя. В полной уверенности – будь что будет! – я зашел в дом, демонстративно кивнул находящемуся на первом этаже солдату:

– Командиры у себя? Наверху?

Боец, ничуть не сомневаясь в моем праве спрашивать, указал рукой:

– Да, наверху все.

Я решительно взбежал по лестнице, касаясь перил рукой, и после короткого стука отворил дверь комнаты, в которой не так давно мы все сообща принимали немца. Перешагнул порог и остановился, увидев, что сидящие за столом командиры прервали собственный разговор в связи с моим появлением. Да уж. О том, что могу им помешать, я как-то не подумал. Впрочем, отступать смысла не было. Если уж набрался храбрости, то следует идти до конца.

– Товарищ капитан… лейтенант, – переводя взгляд с Терехова на Свиридова, я запнулся. Третий военный, сидящий с ними рядом, мне был не знаком. В смысле, имени его я не знал, а в лицо, конечно, помнил. Лицо, кстати говоря, кавказской национальности, в полном смысле этого слова.