Сергей Лапшин - Победить смертью храбрых. Мы не рабы!

Ни я, ни Диляров, ни тем более Овсеенко не были специалистами в химическом или биологическом оружии. Однако мудрено было не понять главное – громадные баллоны со снятыми вентилями и здоровенные бочки наверняка содержали что-то отравляющее. Аккуратно раскачав одну из них, мы установили, что внутри плещется жидкость.

– Иприт, – прогундосил Диляров из-под противогаза.

– Иприт – газ, – возразил я.

– Жидкость, – несогласно покачал головой лейтенант, – жидкость, точно.

Я равнодушно пожал плечами. Будь в этой бочке даже иприт в какой-то твердой форме, нам бы это мало помогло. Нужны были емкости гораздо меньшего размера, удобные в транспортировке. Ну и конечно, было бы неплохо точно установить, где и какое именно ОВ содержится.

– Надо брать то, что можно унести, – подергав последовательно еще несколько канистр, контейнеров и баллонов и не обнаружив на них никакой маркировки, заключил я. – Предлагаю взять разных форм. С чем-то все равно угадаем.

Диляров отошел в сторону с сосредоточенно водил лучом фонаря по полу. Заметив что-то, махнул рукой, подзывая ближе. Аккуратно вернув на место квадратный контейнер, я подошел к лейтенанту. Диляров посветил на пол, показывая на углубленную квадратную нишу, накрытую идеально прилегающим куском железа. Тщательно осмотрев его по краям, я довольно скоро обнаружил две приваренные ручки, которые, вероятно, облегчали процесс проникновения в это дополнительное хранилище.

– Лезем?

Для меня это был не вопрос. По аналогии со всякими играми, сказками и фильмами я полагал, что главные бонусы должны быть как минимум спрятаны. Нычку мы нашли. Теперь оставалось лишь проверить ее. Ухватившись за скобы, я с натугой потянул на себя железную крышку.

После утреннего разговора настроение у меня было – хуже некуда. Конечно, по здравом размышлении я согласился с доводами Свиридова и предложенный им план принял безропотно. Но смириться с тем, что мне рассказал лейтенант, было сложно.

В определенном смысле я уже чувствовал себя своим в окружении разведчиков. Это было, наверное, сродни тому самому чувству единения, что накрывает тебя на стаде [19]или на выезде. Я не могу привести других примеров. Но вы должны понять. Может, какой-то рок-концерт, да митинг чертов, в конце концов. Ведь там все люди братья, сестры и тому подобное. Вот и здесь я почувствовал нечто схожее.

Здесь все в действительности готовы были стоять за тебя, а ты – сражался за них. С оружием в руках, окончательно решая вопрос с врагом.

Черт побери, как это отличалось от трепа, к которому я привык! Как разнилось с равнодушием, которым было пронизано современное мне общество! Как, в конце концов, это было единственно правильно!

И вдруг, всем сердцем поверив в это, полностью отдавшись чувству единения, командной сплоченности, оказаться жестоко обманутым! Неужели наши устремления, твердая жизненная позиция, отрицающая вранье самим себе и диктующая лишь один метод борьбы с врагом – его уничтожение, неужели все это оказалось неверным? Почему именно этот вариант, описанный в книгах, воспетый в стихах, преданиях, почему именно он оказался провальным? Привел нас фактически на плаху?

У меня не было ответа на эти вопросы. Задавать же их кому-то другому мне не хотелось. Да и вряд ли кто-то мог помочь в этом деле. Будь на вооружении у капитана и лейтенанта какой-то другой вариант, пожалуй, именно его бы они и избрали. Ведь не самоубийцы же – слепо следовать единственной линии поведения, совершенно четко сознавая, куда она ведет.

А с другой стороны, почему бы и нет? Ведь это мы с Боном из другого мира. Где возможны компромиссы, перемирия с врагом, да и прямое сосуществование с ним. Что, если Терехов и Свиридов даже и не рассматривали такую возможность? Если у них и в мыслях не было попытаться не враждовать с немцами?

Тогда, конечно же, все вставало на свои места. Понятна была их непримиримость и стремление бороться, несмотря ни на что.

Но почему их позицию безропотно принял и я, прекрасно сознавая, к чему это приведет? Почему и меня это захватило до такой степени, что об ином исходе противостояния, кроме как победа, я и не думал? И Бон (я ведь прекрасно помнил его прощальные слова)… он сказал мне, уходя: «Не вздумай сдаваться». Никогда, ни при каких обстоятельствах, не поддавайся. Почему он воспринял все так же, как и я? Почему мы оба были уверены в том, что лучше погибнуть, нежели сдаться немцам?