Юрий Валин - Наш бронепоезд. Даешь Варшаву!

– Так я и сандалю в спокойные времена. В смысле, лакирую. Тебе ухоженные руки не нравятся, что ли?

– Так буржуазно же.

– Предрассудки, товарищ Пашка. Буржуазия красоту отнюдь не приватизировала. Нету у нее, у поганой буржуазии, таких правов. Не позволим! Даешь гламур в массы!

– Все шутите, Екатерина Георгиевна. Рабочим рукам хола не нужна.

– Ну, это как сказать. Не все ж нам затворы дергать да обоймы второпях набивать. Вообще-то, и этим делом лучше в перчатках заниматься.

– Ну вы скажете! Что мы, царское офицерство, в белых перчатках воевать?

– Можно и не в белых. Только офицерство не кончилось, Паша. Красные командиры – все равно офицеры. Краскомы и комроты – это временно. Тут сколько словами ни играй, все равно офицеры офицерами станут. Белыми, красными, советскими – все равно русскими. Ты шире смотри.

– Я широко смотрю. Вот в Венгрии сейчас советская власть установится. И дальше пойдет наступать. А те, что в перчатках да с ноготками, выродятся.

– Що ты пристал с теми ногтями? – зашептала Витка. – Жалко тебе, що ли?

– Действительно, Паша, разве плохо? Приходишь ты с ударной коммунистической стройки, а дома жена дожидается. Борщ с котлетами, стопка рябиновой настойки – последнее строго по желанию. У наследников уроки проверишь, пару мудрых слов о международном положении дитятям скажешь и спать их отправишь. Душ примешь. В спальню войдешь, а там супруга – вся такая душистая, цветочная, в пеньюаре шелковом. Ручки бархатные, ноготки карминные. Или фиолетовые. Это уж как тебе предпочтительнее. И берет она тебя этими ласковыми пальчиками за самое…

– Катерина Еорьевна! – возмутилась Витка.

Прот хихикнул. Пашка порадовался, что в полутьме не заметно, как щеки горят. Пробормотал:

– Это что, вы меня таким пошлым буржуем представляете?

– Почему буржуем? У тебя и соседи так живут. И весь город со страной. И даже заслуженный чекист Борис Борисыч хорошо живет и отглаженные брюки носит. Работа у вас разная, жены разные, помаду и лак каждая не по разнарядке получает. И никто пьяный не валяется, морды не бьет, потому что иные развлечения по вечерам имеются. Кто с друзьями в ресторане устриц дегустирует, кто в парке собачку выгуливает. А кто-то собственной подругой любуется. Потому что иногда своя подруга больше чужих нравится. И умирать под пулеметами, загибаться в шахтах и у домен никому не надо. Жить можно. Спокойно, уверенно. Про вшей, расстрелы и прочую революционную целесообразность детям в школах будут объяснять. В самых старших классах. Растолковывать, что в молодости страна много глупостей натворила.

– Екатерина Георгиевна, а вы ведь отнюдь не коммунистка, – пробормотал Герман.

– Тс-с, вот и товарищ комиссар меня в том же грехе подозревает.

– А що это вы сейчас насчет ногтей забеспокоились? – насупленно поинтересовался Пашка.

– Екатерина Георгиевна нас покидать собралась, – наглым шепотом пояснил Прот.

– Открутят тебе голову когда-нибудь, провидец ехидный, – посулила Катерина не слишком сердито. – Выберемся с «Троцкого», дороги, наверное, разойдутся. Ну, может, и не у всех…

– А що вы? Поедемте с нами, – прошептала Вита. – Разве плохо? Денег хватит.

Все задумались – про золото как-то давно не вспоминалось. Вот оно, рядом, через две переборки. А нужно оно?

– Екатерина Георгиевна с нами не пойдет, – прошептал Прот. – У нее долг.

– Прот! – предостерегающе шикнула командирша.

Герман пренебрежительно фыркнул. Э, опять прапор в несознательность впал, не верит ни в какую честность человеческую.

– Вы, Екатерина Георгиевна, мне потом ухо оторвете, ежели пожелаете, но я скажу, а то не поймут, – торопливо пробормотал Прот. – У вас же перед человеком долг. Любите вы его. И найдете. И тогда…

Щелк! – в темноте командирша умудрилась отвесить полноценный звонкий щелбан. Прот зашипел, ухватился за лоб.

– Не болтай! – посоветовала Катерина. – Если неймется, прореки, что завтра будет?

– Завтра не вижу, – сердито пробормотал мальчик. – Завтра что комиссар скажет, то и будет. Он, Екатерина Георгиевна, вроде вас – свою судьбу творит и людей за собой силком тянет.

Подорвали «Борца за свободу товарища Троцкого» в нескольких верстах от разъезда под прохладным названием Колодезь. Вокруг тянулась изрытая лощинами и оврагами степь, по правому борту, прямо от железнодорожного полотна уходил к утреннему небу склон пологого и высокого холма.

Фугас взорвался под контрольной платформой, разворотил рельсы. Ничего страшного не произошло – контузило двух пулеметчиков, передняя пара колес платформы сошла с рельсов. Пригибаясь, пробежали вперед ремонтники, просигналили. «Троцкий» дал задний ход, тяжеловесно попятился. И тогда в сотне метров от хвостовой платформы ухнул второй взрыв. Сразу вслед за этим по бронепоезду густо застучали пули.