Алексей Волков - Пластуны Его Величества

Впрочем, сейчас путешественникам было все равно. Усталые люди спали, что называется, без задних ног. С костром, без костра – разницы для них не было никакой.

Весть о закрывшемся проходе не произвела впечатления. Все равно требовалось идти вперед, а забивать головы пустыми загадками не хотелось никому. Разве что, Мюллеру, но профессор был просто не в состоянии размышлять, и лишь кивнул, да и уснул одним из первых.

Один Кречетов проснулся часа через два после отбоя. Судя по часам, должно было наступить утро, но раз темнота пришла позже, значит, позже должен был прийти и рассвет.

Тело устало, требовало отдыха, однако на душе полковника было неспокойно, и тревожные мысли не давали заснуть. Он отвечал за успех экспедиции и за людей, и теперь, попыхивая папиросой, думал: вправе ли бы он втягивать спутников в авантюру? Если бы хоть предупредить их заранее!

Полковник догадывался о причине несуразиц, только пока был неуверен в догадках до конца.

Хоть бы небо, наконец, распогодилось! Но – хмарь…

С другой стороны, все тут были добровольцами, и никто силком не тянул. Более того, люди просились в авангард сами, едва узнав о разделении экспедиции.

Перед мысленным взором Кречетова проходили недавние картины.

Он сразу же наметил себе в спутники Буйволова и Мюллера, и поручил первому взять с собой четверых казаков. И вот тогда-то началось…

… Первенцем оказался Бестужев. На самоуверенном лице экс-гвардейца сквозь привычную маску человека светского и потому по определению скучающего проглядывало довольно странное выражение. Этакое диковинное сочетание наглости вперемежку с долей смущения.

– Господин полковник, разрешите обратиться? – на походе офицеры обходились без чинов, и официальность свидетельствовала о чем-то серьезном, из ряда вон выходящем.

– Слушаю, – Кречетов был отчасти заинтригован.

– Я слышал, будто вы отправляетесь вперед и там… – Бестужев чуть замялся, все-таки говорить дальнейшее значило демонстрировать знакомство с секретами, словно они могли быть в небольшой экспедиции. – В общем, позвольте мне с вами.

– А собственно, куда, Василий Дмитриевич? – Кречетов посмотрел на подчиненного с демонстративным интересом.

Может, и зря. Надо было бы напомнить Бестужеву про устав, и вообще, о том, что хоть экспедиция организована Географическим обществом, воинские чины обязаны подчиняться дисциплине.

– Куда угодно, Андрей Владимирович! – выдохнул поручик. – Надоело ползти – мочи нет! Хочется настоящего дела. Тем более, я слышал, будто возможна встреча с некими… В общем, я же английский язык знаю!

Это был весомый аргумент. Французским и немецким худо-бедно владели все офицеры и ученые, а вот редким английским…

– С одним условием, Василий Дмитриевич. Любое мое слово – для вас закон, – предупредил Кречетов.

Он помнил, каким образом блестящий гвардеец оказался в позабытых Богом краях, и не был намерен потакать всем его возможным выходкам.

О том же, что у опального поручика в Петербурге осталась тьма влиятельных родственников, полковник не думал. Сам он привык выполнять порученное дело не за страх, а за совесть, и уж никогда не искал никаких связей наверху. Там, среди канцелярий и дворцовых паркетов, был иной мир, с которым Кречетов, как истинный офицер, не имел ничего общего. Да и не хотел иметь.

– Слушаюсь! – но прежний самодовольный вид уже вернулся к Бестужеву.

Ему всегда везло по жизни. Начиная с факта рождения в знатной и богатой семье. Даже ссылка в забытые Богом места на время, пока не забудутся прежние проделки, представлялась забавным эпизодом, из тех, о которых позднее можно будет небрежно рассказывать в свете. «Вот, помню, был я в экспедиции, и там, дамы и господа…»

Кречетов взглянул на него и отчасти пожалел, что согласился взять гвардейца с собой. Такой вполне может наломать дров, а потом расхлебывай. Но кто еще знает английский? И, опять-таки, офицер, должен иметь понятия о дисциплине и верности слову, не то, что иметь – знать на уровне инстинкта. Это же не салон…

Визитом Бестужева дело не кончилось. Франтоватый офицер едва успел отойти к лошадям, как с другой стороны объявился Миша Воздвиженский. Вид у него был конфузливый до крайности. Юношеское лицо с несерьезным пушком вместо положенной мужчине щетины алело, словно у девицы на выданье, а глаза никак не могли остановиться на одном предмете. Студенческую фуражку Миша держал в руках, и легкий ветерок перебирал когда-то белесые, а теперь грязноватые до неопределенного цвета, отросшие в скитаниях волосы.