Сергей Бузинин - Последняя песнь Акелы-3

Водка, крыша, визг «татушек»…

Виски, подоконник, пьяный вокал…

Меня переклинило. Вот сейчас не удержу равновесие и… Если только башку расшибу — так мне и надо, идиоту! А вдруг брякнусь со всего маху в школьный двор? Хорош я буду — благоухающий вискарем и в пиджачке по моде прапрадедушек! И это совершенно не смешно и в списке неприятностей — самая распоследняя.

Грудь сдавило, перед глаза поплыли круг и по ушам, громче и страшнее артиллерийской канонады ударило монотонно-безжизненное:

— Строкин, к завучу!

И нужно тащиться по бесконечным школьным коридорам, прикладывая неимоверные усилия, чтоб передвинуть ватные от ужаса ноги. И еще эта тетрадь, точнее — мой блокнот со стихами. Под парту его спрятать, что ли… Вот только поздно — Алевтина заметила. Алевтина все замечает. Ее наблюдательности цены нет. А вот сочувствия в ней ни на грош. Сейчас сунет руку под парту, вытащит блокнот и станет при всем классе читать мои вирши. И восьмой «А» будет счастлив, и мальчишки будут поворачиваться ко мне с торжествующим видом и довольно ржать, а девчонки опускать глазки и хихикать… и неизвестно, что хуже — откровенные насмешки пацанов или эти вот деликатные ужимочки.

Боги! За что караете?!

— Позвольте полюбопытствовать, Лев, — подчеркнуто вежливо вопрошает завуч, — вы отсутствовали целых полгода… и где же вы были?..

Какой я ей лев? Я себя сейчас кошаком нашкодившим чувствую…

— Ваши часы пришлось отдать Марии Ивановне, а у нее и так полуторная нагрузка! — кричит Алевтина.

Да лев я, лев, только ногами не бейте!..

— Вы можете представить какой-либо документ в оправдание? Я вас очень внимательно слушаю…

…А документов у меня все равно никаких, только лапы и хвост…

Мне хочется истерически расхохотаться. Или заплакать. И я не знаю, чего мне хочется больше. Но это сейчас и не важно. Важнее понять, что же во всем в этом не так… иначе я никогда не выберусь… Откуда?..

Черт возьми, да все не так! Я не хотел, не хотел, не хотел возвращаться! Что я здесь буду делать? Полезу в петлю от одиночества и отчаяния? Или примусь заливать их водярой — и все равно полезу в петлю, но спасаясь от «белочки»?..

И я вдруг понимаю, что у меня был ответ. Был — да сплыл, остался в тетрадке, столь поспешно и неосмотрительно спрятанной под парту. Вот только и я уже не замотанный жизнью и собственным страхом Алик Строкин. Я — Лев Троцкий и я нуждаюсь в подсказках. А еще я не хочу — до злости не хочу! — в свой благополучный двадцать первый… А если не хочу, то и не буду. И удар кулаком по столу, как знак окончательного решения. Уй-й-й… до чего ж больно кулаком по оконной-то раме, какой садист сделал ее деревянной и с острыми углами… Раме?…

Пока я соображал, гостиничная дверь с шумом отворилась и во двор стремительно вышагнула Мадлен. И я грохнулся. Спиной вперед. К своему глубочайшему облегчению в гостиничную комнату, а не в школьный двор. Надеюсь, служанка не заметила, что солидный постоялец самым неподобающим образом сидит на подоконнике и ножками болтает? Вряд ли заметила. Она ж не вездесущая и всевидящая Алевтина, в конце концов! Но все равно от мысли, что чудачества герра Мюллера могут поставить под угрозу миссию господина Троцкого, по хребту холодок прошел. И я щедро поделился остатками вискаря с фикусом.

А назавтра прибыл Всеслав Романович, и мне резко стало не до чудачеств.

Одинокий фургон, влекомый парой степенных, словно отставные сержанты, першеронов, уже который день неторопливо трясся по ухабам и выбоинам. Погонщик, надвинув шляпу на нос, подремывал на козлах, а его спутница, высунувшись из повозки едва не по пояс, с восторгом разглядывала проплывающую мимо саванну. А посмотреть было на что.

Слева от фургона, сминая молодую поросль, пронеслось стадо антилоп. Еще левее, на низенькой горушке, заметив чужаков в своих охотничьих угодьях, возмущенно перерыкивался львиный прайд. Вот только было непонятно, что задевает их больше: повозка, отвратительно воняющая человеком, или гепард, почти летящий над землей наперерез антилопьей ватаге? Так и не узнав ответа на вопрос, девушка повернулась направо и восхищенно всплеснула руками: из мутно-коричневой глади затона, распугав птиц-докторов, чистящих крокодильи пасти, вдруг шумно вынырнул бегемот. Увидев сие непотребство, бесхвостые павианы раскричались на весь буш и вспугнули стаю длиннохвостых какаду. Недолго покружив над деревьями разноцветным облаком, попугаи, негодующе клекоча, вновь расселись на давно облюбованных ветках и замерли.