Фрыц Айзенштайн - Чудаки и дороги

Швыряться практически невидимыми гравитационными полями — так я понял суть своего умения, с точки зрения Ичила — это профанация чистейшей воды в высоком искусстве убийства себе подобных, да и перенапрягать нервную систему, доводя себя до исступления, чтобы грохнуть какого-нибудь неудачника — тоже напрасная трата сил. Убийство, сиречь отъятие жизненной силы у любого индивидуума — искусство, ничуть по своему величию не хуже лечения себе подобных, а в некоторых аспектах — так более изящное и тонкое. И вообще, одно от другого недалеко ушло — всё зависит от степени и вектора прилагаемых усилий. [9] «Ну что, лечить будем, или сам помрёт?» — из разговора врачей. Мне сдаётся, что Ичил как-то ловко прикидывается валенком в этом вопросе, больно уж компетентно рассуждает об убийстве вообще, и его разновидностях, в частности. Даже убийство, как заключительный акт драмы, результат, так сказать, неразрешимых противоречий между двумя индивидуумами или же общественно-политическими формациями, которые вышеупомянутые индивидуумы представляют, поведал мне шаман, есть совершенно необязательная этап. Более того, крайне нежелательный. Есть примерно четыреста сравнительно честных способов заставить оного индивидуума сменить свои убеждения и принять твою волю, как великое благо. Начиная от спазмов сердечной мышцы, кончая частичным или полным онемением конечностей оппонента. Не считая мозговых колик, разумеется, если есть мозг.

Если вы думаете, что дальше всё пошло по маслу — посмею вас разуверить. Дальше пошло ещё хуже, потому как Ичил, нащупав твёрдую почву под ногами, взялся за меня всерьёз. При этом ничего нового не сказал, иезуит. «Желание, знание, понимание, умение, ограничение» — как попугай он твердил мне в каждый день, как гвозди в голову забивал, да ещё подпаивал какими-то своими растворами, чтобы я всю эту муть воспринимал. Потом принялся мне втирать, что на всякое хитрое отверстие есть болт с левой резьбой и заставлял меня разучивать методы противодействия желающим отнять уже мою жизнь. Тут уж не до водки было, и, в конце концов, я захотел уже его убить собственноручно, но, как назло, именно в этот момент Ичил от меня и отстал. Почуял, видимо нешуточное кипение страстей в моём организме.

— Надо тебе дней семь отдохнуть, — объявил он, — получше всё должно усвоиться.

В растрёпанных чувствах я убил четырёх сусликов и велел приготовить себе вкусный бульон, а из шкурок пошить рукавицы. Надо мной снова тихо, за углом, посмеялись, но я — то знаю, что делаю. Так вот, в хлопотах и заботах, доехали до Урун Хая, я даже и не заметил, как время пролетело.

Для окончательного закрепления материала в головах новобранцев, на подступах к плоскогорью мы разбили лагерь. Построил всю эту братию, прям как на плацу, дабы все прониклись торжественностью момента. На правом фланге — знаменосец с бунчуком, белый ворон, всё в общем, как у людей.

— Р-ряйсь! Смир-рна! Здравствуйте, гринго!

— Здра-гав-гав-гав-гав!

Я устроил окончательный митинг, посвящённый окончанию первого похода, и произнёс речь. Вкратце, объявил о том, что щенки теперь стали настоящими гринго, в чём, собственно, значительно покривил душой, пожелал успехов в боевой и политической подготовке. Поскольку лидеры в гоп-компании уже определились, то я перетасовал тройки и назначил старших, раздал красивые шевроны. Теперь у меня были настоящие капралы, а также гринго первого, второго и третьего классов. Малышей подбодрил, у вас, дескать, всё впереди, терпение и труд всё перетрут. Дополнительно наградил Дохсуна званием старший сержант и выдал премию в сто таньга. Мелочью, чтоб не зазнавался. Талгату тоже обломилось, так что все стали довольные и счастливые.

Отряд малолеток немного, но все-таки увеличился в числе. Во время похода мы подбирали сирот и просто добровольцев, которых ввели в заблуждение стройные ряды нашего пионерского отряда и громкие речёвки, с которыми мы проходили аулы и кишлаки. Часть примазавшихся, которые поняли, что помимо побрякушек надо вламывать совершенно не по-детски, тихо слиняла в ходе марша. Я их не порицаю — не всякому дано, как говорится.

Наконец эта тягомотина закончилась. Скажу вам прямо, удовольствия эта текучка мне не доставляла. Я тащил всё это только силой воли — потому что надо. Меня снова накрыл приступ самоедства. Ни выпить тебе, ни с бабцами покувыркаться на мягких перинах. И с чего я подписался на должность советника? За каким хреном? Спокойно занялся бы поисками дороги домой и не впёрся бы мне этот политический бомонд. Как будто кто-то глаза мне затмил и разум отключил. Какое-то наваждение бесовское. Чёрт. Ладно, раз уж впрягся, то надо хоть одно дело довести до конца. Закончу с этим дурацким фестивалем и дам дёру от Тыгына. Прямиком к прорехе в пространстве.