Дмитрий Герасимов - Сорок третий номер…

– Андрей!.. Все, что о тебе, – подходит к концу… Смерть легко одолеет тебя, соблазнит и погубит. Ты обманывал ее, но не побеждал.

Голота облизал сухие губы и прохрипел:

– Я не понимаю… Что я сделал не так?

– Ты ничего не сделал…

– Не понимаю… – Андрей поморщился, – Как можно победить смерть? Ее можно только обмануть. На время. А конец – всегда один.

– Не всегда. Можно уйти победителем, а можно – побежденным. Твоя мать ушла с тяжестью огромной вины. Перед тобой.

– При чем здесь моя мать?

– Смерть похитила ее не готовую . Она ушла побежденной. А искупление там – тяжелее, чем искупление здесь .

– Перестань! – Андрей сжал ладонями виски. – Я плохо соображаю… Уйти победителем – это значит искупить вину? А за мной вины нет! Я ничего не сделал! Можно сказать, вообще не жил!

– В этом и вина…

Пятно лунного света над письменным столом вдруг стало тускнеть.

– Подожди! – крикнул Голота и зажмурился от приступа головной боли. – Объясни же!.. В чем я виноват?..

Пятно свернулось в крошечную точку и погасло. Андрей со стоном откинулся на подушку и прошептал жалобно:

– Скажи, что мы с тобой встретимся…

Утром он проснулся на удивление свежим и бодрым. От похмельной дурноты не осталось и следа. «Вот это да! – удивился Голота. – Я спал всю ночь хорошим здоровым сном! И в этом сне…» Он вспомнил дрожащий лунный свет, сфокусированный на стене, и каждое слово, произнесенное Вестой. Сейчас Андрей не мог с уверенностью сказать, был ли ночной диалог галлюцинацией, сном или явью. Впрочем, это видение едва ли было удивительнее и фантастичнее их первой встречи. «Твой номер сорок три…», «Ты должен победить смерть…», «Мы встретимся снова…».

Голота вскочил с кровати и бросился к портрету. Веста по-прежнему смотрела с фотографии строго и печально, но на ее губах, показалось Андрею, застыла недоговоренность. С них вот-вот готов был сорваться ответ на вопрос или долгожданное обещание. А может – просто вздох.

– В чем моя вина? – повторил Голота, приблизив лицо к фотографии.

И тут до него неожиданно дошел смысл слов, прозвучавших сегодня в ночи: «Все, что о тебе, – подходит к концу…»

Он побледнел, отпрянул от снимка и пробормотал растерянно:

– Я умру, да?..

– Я умру, да? – Андрей пытливо вглядывался в тускнеющий день, плескавшийся в решетчатой амбразуре окна, словно там, за толстой стеной камеры смертников, Веста наконец могла услышать его и ответить утвердительно. – Ты ведь об этом говорила мне тогда ночью? – Он зажмурился и сдавил ладонями глаза. – Все, что обо мне, – закончилось! Смерть легко одолеет меня, соблазнит и погубит! И я уйду… побежденным, не искупившим вину, не раскаявшимся и не покаявшимся! Я не делал того, что должен был делать… – Голота вдруг убрал руки от лица, что-то вспомнив, и горько усмехнулся: – Я никого не простил, потому что прощать было некого и не за что. А мне самому – прощения уже не будет…

Андрей застонал.

В этом фатальном откровении самым страшным оказалось то, что путь в погибель не был похож на очевидное зло. Голота силился вспомнить, когда ему приходилось выбирать из двух дорог одну, – и не мог. Идти по ложному пути, полагая его правильным, как ни крути, – беда, творить беззаконие, не зная закона, – все равно преступление, и Андрей чувствовал себя пациентом, которому когда-то прописали лекарство, но который всю жизнь не понимал, как оно ему необходимо.

Сейчас, когда Голота совершил убийство – отнял жизнь у близкого человека, – он не мог понять главное: почему дорога, приведшая его к погибели, ни разу не казалась ему дорогой зла? Что в ней было не так? В каком месте он свернул не в ту сторону? Ведь даже тогда, в тот последний вечер, ничто не предвещало беды. Напротив, Андрею показалось, что с возвращением Анны его потускневшая жизнь опять станет цельной и правильной. Ведь главные слагаемые ее покоя, два столпа ее равновесия, собраны вместе. Как дух и плоть. Как сердце и разум. Две женщины – Веста и Анна.

Она с порога бросилась ему на шею.

– Родненький мой!.. Любимый мой Андрюшка!.. Я так соскучилась!.. – Анна целовала его в лоб, в глаза, в губы. – Ну-ка, повернись… Похудел-то как, осунулся!..

Голота смущенно отстранился:

– Ладно тебе…

– Тетя Таня писала – ты совсем пропадаешь. – Анна вдруг, нахмурившись, понизила голос: – Она болеет тяжело, а все о тебе хлопочет. Эгоист ты, Андрюшка, махровый.

Тот опустил глаза и пробормотал:

– Ругай меня, Аня, ругай. Я рад, что ты вернулась…