Дмитрий Герасимов - Сорок третий номер…

Поминки справляли в комнате бывших соседей по коммуналке.

– На-ка, помяни мать! – приказал Андрею кто-то, протягивая стакан водки.

– Да мал он еще, – попыталась вмешаться тетя Таня. – Едва четырнадцать исполнилось.

– Четырнадцать? – удивился голос. – Да я в его возрасте уже пил, девок щупал и заводскую смену до конца выстаивал!

После такого аргумента тетя Таня сдалась, и Андрей помянул мать. Залпом. И почти не морщась.

Его никогда не тошнило от водки. Ни в тот печальный ленинградский вечер, ни много позже. Сколько их было потом таких вот вечеров, дней и ночей – пропитанных горько-сладким духом початой бутылки, наполненных отвязной эйфорией или тяжелой пустотой!

А тогда, за столом, выставленным в одной из огромных комнат коммунальной квартиры, Андрей чувствовал, как водка обжигающе скользнула по пищеводу, ухнула огненным водопадом в желудок и через мгновение разлилась приятным теплом в груди, запылала пунцовым румянцем на щеках. Ему вдруг стало уютно и безмятежно среди малознакомых людей. Захотелось сказать или сделать что-то очень значительное, важное. Но он молча сидел за столом, дурашливо улыбался и зачем-то тыкал вилкой в пустую тарелку.

В разгар поминального застолья, обернувшегося ни с того ни с сего безудержным весельем с частушками и даже плясками, Андрей вышел в коридор и, покачиваясь, принялся бесцельно бродить взад-вперед, трогая руками все, что соседи по коммунальной квартире повытаскивали из комнат и пристроили вдоль стены: старый велосипед, банные шайки, хоккейные клюшки и лыжи.

– Ты сын Софьи Голоты? – услышал он голос за спиной и удивленно обернулся.

У самого прохода в кухню стоял черноволосый паренек лет пятнадцати и небрежно поигрывал цепочкой от ключей. Из-за его плеча выглядывал еще один парень – с круглым лицом, усыпанным веснушками, и маленькими, беспокойными глазками.

Андрей утвердительно кивнул и, подойдя поближе, протянул руку новым знакомцам.

Черноволосый и не подумал отвечать на приветствие. Он насмешливо скривил рот и задал следующий вопрос:

– А ты знаешь, от чего она умерла?

Голота растерянно убрал руку и пожал плечами:

– Она… сильно болела.

Тот, который был с веснушками, весело фыркнул за плечом черноволосого:

– А мы думали – от голода. У нее хлеб закончился, – и он засмеялся коротким, звучным смешком.

У Андрея потемнело в глазах. Он вспомнил откинутый матрац и ровные ряды сухих коричневых буханок, похожих на булыжники, которыми выкладывают мостовые.

– Твоя мать была проституткой, – хладнокровно вставил черноволосый, накручивая на указательный палец цепочку от ключей. – И ненормальной…

– Позор!.. – добавил круглолицый, испытующе глядя на Голоту.

Тот стоял неподвижно, словно постигая смысл услышанного.

Как странно. Именно теперь, когда ему наконец бросили в лицо то, чего он так боялся, когда с презрением и жестокостью произнесли те самые слова, которые он десятки раз с ужасом слышал в собственном воображении, – Андрей не почувствовал унижения. И страха тоже не почувствовал. Последнее было особенно удивительным, поскольку это противное, мерзкое, скользкое чувство, казалось, не покидало его никогда. С младенчества он панически боялся матери, ее гнева и даже ее редких всполохов нежности. Он боялся соседей – разговаривать с ними, и даже смотреть им в глаза. Боялся дворовых мальчишек – с их острыми, быстрыми кулаками. Боялся учителей в школе, врачей в поликлинике, вагоновожатых в трамвае…

Сейчас, здесь, в длиннющем, полутемном коридоре ленинградской коммуналки, стоя перед двумя задиристыми и нагловатыми мальчишками, явно превосходившими его и в росте и в силе, Андрей с тяжелым, ухнувшим в сердце восторгом почувствовал, что свободен от страха. Словно невидимый переключатель щелкнул где-то внутри и озарил сознание желтым подрагивающим светом, похожим на свет пыльной лампочки в ванной комнате коммунальной квартиры. А может, наоборот, все погасло и в душе и в голове.

Медленно, будто любуясь собой со стороны, Голота нагнулся, подобрал с пола тяжелый черный велосипедный насос, выпрямился и, застонав от натуги, обрушил его на голову черноволосого. Тот не успел даже подставить руку, и удар пришелся ему чуть выше лба. Андрей хладнокровно подождал, пока противник сползет на четвереньки, перешагнул через него и двинулся к веснушчатому. Второй неприятель не стал дожидаться расправы. Едва оправившись от мгновенного шока, вызванного неожиданной и страшной выходкой новичка, он завизжал так, что на кухне задрожала посуда, потом опрометью бросился в уборную и запер за собой дверь.