Вячеслав Коротин - Попаданец со шпагой

Упс! Настя? Нет, опухоль-то уже практически спала, но ведь не до такой же степени, чтобы пальцами по клавишам порхать. Ерунда какая-то!

Не очень-то хотелось подниматься с кресла, но просто посиживать и оставаться в сомнениях я не мог. Бокал пришлось оставить – не заявляться же в комнату к девушке с алкоголем в руках.

Я понимаю, что о своем визите лучше предварительно доложить, но, думаю, данная ситуация давала мне право просто постучать в дверь. Анастасия Сергеевна все ж таки моя пациентка. Хоть и пока.

Легкая смесь облегчения и обалдения от увиденного в комнате, после того как меня пригласили внутрь. Слава богу! Ни я не рехнулся, ни помещичья дочка феноменом не является: за роялем находилась Наташа. Анастасия Сергеевна сидела в кресле и только слушала.

Вот сейчас бы сюда нашего французского друга. Пусть бы полюбовался и послушал, как псковская крестьянка по клавишам наяривает. Неужели он раньше этого не видел и не слышал? Или просто задуматься не хотел?

– Прошу прощения за поздний визит, Анастасия Сергеевна. Просто, услышав звуки музыки, я забеспокоился: вам еще рано играть на фортепиано.

– Благодарю за столь трогательную заботу, но, как видите, причин для беспокойства у вас нет, Вадим Федорович.

Мне показалось или Настя действительно была рада моему появлению? Даже думать боюсь. Но какое приветливое у нее лицо…

– Если вас не раздражает Наташино исполнение, то приглашаю вас присоединиться.

– Да Господь с вами! Я был уверен, что это играете вы. Потому и обеспокоился – вам еще не стоит напрягать руку. А тут… Мое восхищение Наталье!

Легкий румянец, улыбка и благодарный взгляд Настиной горничной засвидетельствовали, что у меня появился еще один союзник в этом доме.

– А вы сами не музицируете, Вадим Федорович?

– Увы. Только пою. Под гитару.

– В самом деле? – Глаза у девушки разгорались, прошу прощения за каламбур, прямо на глазах. – Не исполните что-нибудь? Я вас очень прошу!

– Ну, разве можно отказать такой очаровательной девушке, – не стал ломаться я. – А гитара найдется?

Вот что-что, а охмурять женщин стихами и романсами я всегда умел. Дан мне от Бога и природы очень неплохой баритон. Ну и медведь, пытаясь наступить мне на ухо, промахнулся. Вот так все и получилось.

С гитарой, правда, сложнее – только самый примитив, ну, или чуть выше. Но смогу. Даже на местной, незнакомой.

Слегка потрынькал струнами, настраивая принесенный инструмент, и начал свою коронку:

Ох, простите, Иван Сергеевич. Упер я ваш текст внаглую. Но вы не первый в этом веке из мной ограбленных…

Обычно, когда пою, уподобляюсь токующему глухарю, слышу только себя и ни на что вокруг не обращаю внимания. Ну, почти ни на что, конечно, посмотреть на реакцию слушающих хочется. Вот и сейчас мельком взглянул на Настю и в очередной раз поразился: как хороша!

И в очередной раз возникло недоумение, почему эта девушка обладает такой… Да нет, не красотой. Я уже говорил, что ничего особенного в ее лице не было. Не дурнушка, но отнюдь и не красавица. И тем не менее… Какая-то непонятная притягательность…

И тут, кажется, понял: ее лицо очень красиво живет. Именно ЖИВЕТ. Когда она говорит, смеется, улыбается. Даже сейчас ее лицо практически неподвижно, все во внимании к моим руладам, только веки и ресницы подрагивают… Но что-то неуловимое показывает эмоции, которые бурлят в этой очаровательной головке.

Все-таки, хоть ты тресни, женскую красоту и очарование не определяет только анатомия. Уж я-то в школе насмотрелся на девиц девяносто-шестьдесят-девяносто, которые категорически не умели владеть своим телом, столь щедро выделенным им матушкой-природой: идет такая вся из себя модель, но мужской глаз совершенно не цепляет.

И наоборот – вроде совершенно ничего особенного, но двигается с такой потрясающей грацией и женственностью, что голова против воли разворачивается вслед, как зеркало радиолокатора.

И с лицом то же. Зачастую и личико милое, и глаза антилопьи (в хорошем смысле), но столько в этих глазах пустоты…

И наоборот – ну вообще никакая девчонка, а вот что-то есть в этих неярких глазах, обрамленных недлинными ресницами, такое, что зачастую сожалел: «Где мои семнадцать лет…»