Александр Прозоров - Освободитель

И вообще, бить женщину — позор для мужчины.

Великий князь начал медленно и печально раздеваться. Наклонился, стягивая сапоги, — и вдруг резко выпрямился, уже метнув тело вперед, под вытянутый клинок, плечом толкнул женщину под мышку, опрокидывая на ковер. Меч зазвенел, отлетая под стол, сплетенные обнаженные тела откатились к стене, и Егор тихо засмеялся, прижимая ее руки к полу:

— Что ты скажешь теперь, Бретонская ведьма?

— Спине жестко. Может, ты победишь меня на постели?

Вожников ослабил хватку. Они с герцогиней перебрались под балдахин, и князь начал с жадностью целовать ее грудь, живот, бедра. Воительница застонала, выгибаясь от наслаждения… А потом вдруг последовал рывок под локоть, толчок в плечо — и Егор оказался опрокинутым на спину, руки прижаты над головой, Изабелла сверху.

— Никогда не верь женщине, — злорадно сообщила она и впилась в губы жадным поцелуем, одновременно захватывая бедрами его плоть, обжигая ее и услаждая, и погружая все дальше, будя вулкан страсти и блаженства. Егор попытался взбунтоваться — но теперь, скорее, это был уже не бунт, а ответ на страстные ласки, повиновение и безумие, в котором он уже и сам не знал — подчиняется или повинуется, наслаждается или услаждает?

Шевалье Изабелла вскинулась и завыла, и он взорвался от последнего, завершающего толчка, проваливаясь в волны наслаждения.

Когда волны сладострастия отхлынули, женщина в бессилии лежала рядом, не шевелясь и еле дыша. Кажется даже — спала.

Егор поднялся, тихо обошел постель, отворил шкафчик. Это и вправду оказался буфет: в нем стояли бутылки и тонкие серебряные кубки. Решив, что отравить гостью здесь желающих, наверное, еще нет, он достал одну из бутылок, продавил пробку внутрь, налил себе полный кубок, сделал пару глотков. Вино было кислым, со слабой горчинкой. То, что сейчас надо. Молодой человек налил еще и, бесшумно ступая, прокрался к балкону, скользнул наружу, в прохладу ночного сумрака. Выпил еще пару глотков, любуясь звездным небом.

Снизу на гнусавом ломаном английском [44] В Бретани своим языком был ныне почти исчезнувший бретонский, кельтской языковой группы. На описываемый период можно считать — староанглийский. кто-то сказал:

— Слышь, как воет ведьма-то… Не иначе, волком в темноте перекидывается. Как бы не пожрала.

— Не, такого про нее не сказывали. Вот демонов из ада, вона, уж много раз на врагов своих выводила. Слухи бродят, Святую Инквизицию всю пожрали. У Хеда рати королевские, вона, одним махом разогнала. А средь слуг ее, вона, ни единого раненого.

Егор тихонько наклонился через перила. Внизу, у стены, переговаривались караульные. Пятеро пехотинцев ночного дозора, в касках, кирасах и с алебардами.

— Бургомистр упреждал, душу она дьяволу продала, в обмен на неуязвимость свою и рати адовы. Видел, как под болты арбалетные ехала? Для нее смерти нет, ничем не поранишь. А чуть что — всадники черные из-под земли выскакивают и всех на пути своем сносят. У свата городского казначея племянник в Париж ехал, и в Эстампе застал, как инквизиция ее сжечь пыталась… У-у, насилу ноги унес. Как костер полыхнул, так прямо из него, из пламени, они и понеслись, бесы адовы. Кого видели, так сразу в клочья рвали, палача на кресте собора тамошнего распяли… ага, прямо на шпиле. Глашатому, что приказ читал, язык вырвали и им же задушили, священников всех в колокол запихали и в реке утопили. Кровищи же на площади после того осталось по колено. А на ведьме нашей, Бретонской, заметь, ни единый волосок не обуглился. Рассмеялась она просто стараниям убивцев, а когда веревки перегорели, так просто и ушла…

Егор, затаив дыхание, вслушивался в поэзию фольклора. Как все красиво, жизненно и подробно! Вот только никаких церквей в Эстампе он почему-то не припоминал. И жгли их с женщиной не священники, а обычная стража. Но в остальном — да, как по нотам расписано.

— Страх-то какой… — впечатлился кто-то из воинов. — Может, того… Тикать, пока чего не случилось?

— Ты чего, полоумный? — изумились другие. — То ж она не твою, свою душу продала. Ее Дьявол от напастей оборонит, заодно и мы от беды схоронимся, ако под юбкой мамкиной. С нас же, как преставимся, спроса никакого. Причащаемся, исповедаемся, десятину платим. Какая на нас за герцогиню вина?

Прохладные губы коснулись сзади его шеи, потом плеч, потом поиграли с мочкой уха, потом к горлу прикоснулось лезвие кинжала:

— Отныне каждый вечер ты будешь приходить ко мне в опочивальню и оставаться со мной на всю ночь, пока я точно не понесу ребенка.