Александр Сапаров - Назад в юность

У Егоренкова отыскалась племянница-врач, работавшая в одной из поликлиник Энска. Естественно, до нее дошли слухи о произошедшем, и она написала жалобу в облздравотдел.

Я не смог отказать себе в желании сходить и послушать, что будет говориться на ЛКК – лечебно-квалификационной комиссии, собравшейся по этому поводу. А на ЛКК рецензент, мой профессор Егор Николаевич Марушев, потрясая историей болезни, почти кричал врачам второй городской больницы, с которыми он был в не очень хороших отношениях:

– Вы, хирурги! Вам студент пятого курса диагноз ставит, за вас половину работы делает! Где были ваши глаза? Видели ведь, что тяжелый больной, ну не хотите оперировать, так оставьте, наблюдайте!

Тут – видимо, от большого ума – встал Розенблюм и сказал примерно следующее: что язвы не было, а двухсантиметровая дырка в желудке – это результат посмертного лизиса тканей.

И тогда уже вскочила главный патологоанатом, которая лично производила вскрытие. Раздраженная обвинениями в некомпетентности в свой адрес, она не стеснялась в выражениях и высказала Розеблюму все, что думает по поводу хирургов, которые не видят в упор своей патологии.

Я возвращался домой, с одной стороны довольный итогами ЛКК – Розенблюму сняли высшую категорию, остальным хирургам сделали по строгому выговору, – но ведь человека уже не вернешь. И я все укорял себя, что не смог ничего сделать и доказать свою правоту хирургам. С племянницей Егоренкова провели беседу, и она не пошла в прокуратуру. Хотя скорее всего она и так бы никуда не пошла, чтобы «не выносить сор из избы». Ведь судьба переменчива, и, может быть, ей, как врачу, тоже придется краснеть и бледнеть за совершенную врачебную ошибку.

Шли последние дни цикла психиатрии, когда Михаил Львович в очередной раз пригласил нас на сеанс гипноза.

Как обычно, мы расселись полукругом вокруг больного, и Михаил Львович начал вводить его в гипнотический транс. Почему-то я сразу понял, что сегодня у него ничего не получится. Больной не мог сосредоточиться и внимательно слушать гипнотизера, а у Михаила Львовича не было достаточно таланта, чтобы преодолеть это. Спустя двадцать минут он оставил свои попытки и обернулся к нам.

И тут как черт меня под руку толкнул:

– Михаил Львович, а можно мне попробовать?

Тот устало улыбнулся и сказал:

– Ну что ж, Сергей Алексеевич, дерзайте. Посмотрим, может, из вас получится не только хороший хирург.

Я устроился напротив больного, сидевшего в глубоком кресле, и посмотрел ему в глаза. Мужчина средних лет с тревожным выражением на лице также смотрел на меня, и я почувствовал, что между нами устанавливается невидимая связь.

– Вам тепло, удобно, вы хотите спать, по всему телу распространяется теплота, – начал говорить я.

Я говорил, чувствовал правильность всего, что делаю, и продолжал свое дело.

С лица больного постепенно исчезало тревожное выражение, он закрыл глаза и буквально через пять минут уже спал. Вскочивший Михаил Львович подошел и поднял руку пациента. И она осталась поднятой после того, как он ее отпустил.

– Уже вторая стадия, – прошептал он и неверяще посмотрел на меня:

– Все, Сергей, выводи его из гипноза, ты слишком неопытен, чтобы продолжать.

И я несколькими словами разбудил больного.

Остальная часть занятия прошла скомканно. Дворкин был погружен в свои мысли и часто смотрел в мою сторону, а я ругал себя за неосторожность.

После окончания занятия, когда была обговорена дата зачета, Дворкин попросил меня задержаться.

– Сергей, я освобождаю тебя от зачета, давай сюда свою зачетку. И послушай меня, у тебя явный талант, ты можешь стать неплохим врачом-психиатром. Я заметил твой интерес к дисциплине, это было нетрудно. Сегодняшний случай еще больше убедил меня в этом. У меня к тебе предложение – не хотел бы ты работать со мной?

– Михаил Львович, не буду скрывать, мне действительно было интересно и я с удовольствием занимался у вас на цикле, но мне кажется, что это все-таки не мое.

– Ну что ж, вольному, как говорится, воля, – вздохнул Дворкин и отпустил меня.

Второй семестр закончился, как обычно, пятерками.

И впереди у мужской части нашего курса лежали месячные сборы. Отец, провожая меня, хмыкнул:

– Ну вот, хоть узнаешь, что такое солдатская каша.

Я при этом еле удержался, чтобы не рассмеяться: срок службы в армии у меня в первой жизни был побольше, чем у отца. Аня же висла на шее и рыдала, это ведь наше первое расставание на такой срок.