Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1

– Зря ты так, папа.

– Может быть, может быть, – Борис Семенович задумался. – Только Окуджава даже в Советском Союзе собирал пятнадцать тысяч, а их самый известный поэт Аллен Гинзберг – тридцать человек от силы… да и то половина зала – русская поэтесса Темкина с друзьями. Я правильно цитирую Довлатова?

– Правильно. Но зря. Андрей, вон, тоже читает у нас лекции. Чего только стоит тема: «Абсурдность быта как лейтмотив творчества твоего любимца». Не понимаю.

– Да, там, куда ты едешь, проглотили бы. Ведь не смутили, в свое время, лекции второгодника с семью классами образования?

– Неужели о Бродском?

– Я всегда был уверен, что в альма-матер ты получила не только диплом.

– Папа, главное образование дает жизнь. Это лучший университет!

– Но и в нем полно двоечников! Хочешь примеры?

– Мне неприятны намеки на уровень образованности нобелевского лауреата.

– Ну, еще пустись во все тяжкие и докажи, что ему это не помешало. Первой не будешь.

– Не помешало.

– Добавляй: получить премию.

– Перестань.

Отец вздохнул.

– Не любим, ох, не любим правду. А Довлатов… что поделать, не равнодушен. Ведь он дал определение современной порядочности, когда человек, делая гадость, хотя бы не испытывает удовольствия. В десяточку! Уличил, уличил лицемеров.

– Собираешься не получать удовольствия?

– Временами радоваться, что не делаю гадостей… которые не делаю… тоже временами.

– Самокритичность поражает!

Отец не обратил внимания на реплику:

– Написать об эмиграции ту самую правду, не захлебываясь ненавистью к родине… тоже позволительно не мужеству и не таланту, а лишь писателю. Что, исходя из вышесказанного, представляется важнее. Да и был он просто мужиком, неоценимо, знаешь ли, среди болельщиков, к примеру.

– Бродский тоже не захлебывался. А ты болельщик? Уже?

– Причисляю. Болею за Россею. Ох, как болею. А лекарства кончились… Сдается, еще на Екатерине?

– Ах, боже ж ты мой! О чем ты?

– О Крыме, родная, о Крыме. Предали, бросили. А славу растоптали.

Елена оглядела комнату, ища что-то, затем быстро вышла в прихожую и вернулась с зонтом: – Так не захлебывался, повторяю.

– Ты отстала, моя мысль убежала вперед. Впрочем, согласен. Я говорю о принципе присуждения. Чтобы стать Нобелевским лауреатом русскому, надо крепко не любить власть. Независимо от того – какая. Это к Пастернаку. Западу испокон века не нравилась любая наша, заметь. Так что без промаха. Могу и совсем недавние примеры. Премии дают исключительно единомышленникам, за взгляды. Ну и согражданам. Надо умудриться ими стать. Оч-чень сильно прогнуться! Это, скажем, к Набокову. Да и к вашему Бродскому. Такие вот нехитрые условия. На худой конец – преследуемым. Просто политический инструмент.

– Нашему, нашему Бродскому.

– Ну уж не знаю… Лет через двадцать посмотришь в сети, а там – «гражданин США», «гражданин Америки». О твоей эрудиции не вспомнят. Они и Чайковского считают великим американским композитором… по опросам. Скоро и Гагарина прихватят.

– А как же Шолохов?.. – последнего Елена не слышала – она перебирала вещи в соседней комнате.

– Единственный пример. Или ты к тому, что рано или поздно и в этой фамилии заменят окончание на два «эф»? А Шолохову буквально зубами вырвали… Сам Хрущев занимался. И не делай вид, что для тебя это новость. К тому же, обозначилась оттепель шестидесятых. Отношения завязались… в общем, сошлось… ну и… кинули кость. Как зубами-то скрипели! Здесь было слышно! А ведь Шолохов-то достоин. Точно! Вот скажи-ка, какой вклад Солженицына в мировую литературу? Никакого. Всё, что открыл миру, до него написал Шаламов. Весь ужас лагерей был уже положен на страницы. И не хуже. Я бы даже сказал… поглубже. Но на Западе не печатался, диссидентом не стал. Жил и работал на родине, тут и кончил свои дни. Не подходил на роль героя-борца. Ну никак! Потому как понимал, что бороться-то уже не с чем. Миновало. Просто выполнил долг. Политзаключенных стало не больше, чем у них: ведь всякий зовущий свергнуть власть – и там злостный преступник. А такие у них сидят. Сидя-а-ат! От души и по сей день, как говорится. А вот каков вклад Солженицына в политику? Огромный. Подзуживал. А в последствия такой политики? Гигантский. Так что, дают за взгляды, за взгляды. Не за литературу.

– Тогда напомню, – продолжая упаковывать чемодан, ответила Елена, явно не желая вступать в полемику на эту тему, – именно Довлатов заметил – литературный успех в Америке вовсе не означает коммерческий. А успех у критиков, что и мог предъявить «лишь писатель», как ты его назвал, читабельностью не являлся. В отличие от России.