Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1

– Не слушай его, римлянин! – вдруг закричал первосвященник. Он расскажет тебе ещё и бред про замок, где желающие получить память и славу запечатлевают себя в книге! А ещё ты узнаешь про бедного Джеймса, которого этот, – он ткнул в Андрея пальцем, – убивал много-много раз в жизни! И сам! А ещё иноземец расскажет о катакомбах твоей… спящей совести! Таким оскорблениям не будет предела и числа! И ты, удостоенный особого расположения кесаря, будешь слушать все это? Да не он ли и есть то самое зло? Не он ли раздражает своими словами уже не только тебя и народ, – говоривший, не поворачиваясь, указал назад. – Но и читателя! Самого дорогого для него человека в мире! – Он запнулся, оттого, что сарказм выдавал злобу, но тут же, как ни в чем не бывало, продолжил – Разве были у тебя сомнения в собственной справедливости все годы эти? А в преданности нашей? Неужели обменяешь годы на мгновения, соединишь времена и действия! – При этих словах первосвященник затрясся и отчаянно задергал рукой, стараясь дотянуться до своего рта. Глаза расширились, голова неожиданно повернулась и, оглядываясь то и дело на стоявшего поодаль человека под стражей, он вдруг забормотал: – Я помогу тебе. Сделаю ещё шаг навстречу. Книга не только окажется твоей, ты получишь ответ на свой вопрос, волнующий многих. Ох, многих! К примеру, сейчас того, кто читает эти строки… нет… сидящему супротив меня! И если он в эту самую секунду, только в эту секунду, посмотрит на тыльную часть своего левого запястья, увидит Тигр и Евфрат в рисунке своих вен… место утерянного Рая…

Андрей объял ужас: Грат склонил голову к запястью.

Тем временем, рот священника не закрывался, как не пытался тот зажать его:

– Видишь, только я способен увязать два разных мгновения – настоящее и будущее. Наше и чье-то. А чье-то, с началом мира! Соединять времена и действия! А действие с желанием. Только я могу заставить первое подчиниться второму! – И вдруг, воздев руки к небу, громко закричал: – Он посмотрел! Посмотрел! Я снова с людьми! Двенадцать терцин опять мои! Стерегись! Сжимая времена и убирая промежутки, в моей власти убить и все пережитое. И превратить жизнь в точку! Видишь, проконсул, как сходятся наши мысли? Как упомянутые в книге параллели! Ведь, что такое точка во Вселенной? Ничто! Да отливка пуговичника – целый мир, в сравнении с нею!»

В это мгновение обе ладони его с такой силой вдавились в складки рта, что, потянув кожу, обнажили уродливый шрам до самого уха. Слова тут же перешли в мычание и через секунду стихли.

Андрей, лихорадочно вспоминая строки из книги и понимая, что случиться дальше, огляделся. Спасителей не было. Находясь от того в еще большем шоке, он медленно перевел взгляд на сидевшего под балдахином. Грат был спокоен. Губы его, вместе с нижней частью лица, еле двигались, словно прожевывая что-то.

– Я плохо понял, священник. Какие ещё терцины? И что там ещё в твоей власти? И вообще…

«Призови начальника стражи и казни обоих! – злобно прошипел тот. – Исполни долг свой. И покончим с этим».

Андрея трясло. Молчать дальше было нельзя:

– Но поверьте, это приговор! Поверьте же! Я знаю, чем закончился этот день! Самым страшным в истории! Отдайте его другому! Именно так написано в ней!

– Казни́!!! – заорал вдруг «балахон», – казни!!!

– Не-е-ет! – Молодой человек с криком бросился к первосвященнику и повалил того на землю, пытаясь задушить. Толпа ахнула. Рослый преторианец бросился к ним, на ходу обнажая меч. Андрей приготовился умереть.

Солнце, сжимая и сдавливая мешающий воздух, изо всех сил коротило время и, ускоряя свой ход, стремительно закатывалось за горизонт, увлекая за собой день. Кромешная тьма, наполненная тишиной, продолжала обнимать его лишь несколько секунд, достаточных, чтобы избежать смерти, но бессильных избавить от приговора.

– Что с тобой? – услышал он знакомый голос.

– Я… я не хочу этого… не могу быть свидетелем, знающим финал… – пробормотал Андрей.

– А разве не ты распинаешь имена с большой буквы? Разве не ты сказал, что не хотел бы быть Пушкиным? С его комплексами, тщеславием и мелочностью? А маршалы победы?!

– Непониманием мелочности своих поступков… – устало поправил Андрей.

– Ага! Все-таки помнишь? А если кто-то, через пятьдесят лет, вытащит твою книгу? И найдет подлость в ней?

– Не найдет… нет ее там…

– Добавляй: по моему мнению! Так же, как и добавлял поэт два столетия назад. Так же, как и решали жить или нет другим… там, под Берлином. Или думаешь уже по-иному?!