Наталия Нестерова - Некромант. Присяга

И я расслабилась насчет мужчин. Сперва это требовало усилий, но чем больше я расслаблялась – тем проще мне становилось работать с людьми. Так я и решила, что мой удел – девственность, волшебство, любимая работа, любимая компания. Много всего любимого! Без остального можно и прожить, верно ведь? А если на жизненном пути мне попадется единорог – я буду готова к такой встрече.

Кроме того, Танька осчастливила меня сообщением, что дедова болезнь передается по мужской линии. Я – еще ничего, а вот если у меня будет мальчик… и я зареклась иметь детей. Ничего страшнее дедовой болезни я себе не представляла.

Таня горячо поддержала мое начинание и вообще постепенно перешла на позиции чайлдфри. Хотя мужчин время от времени заводила, своих, медицинских. Ординаторы, студенты, профессора. Раз козел, два козел… и ты чайлдфри и эмансипе, как говаривала сама Белка.

А кто я была теперь?

После того, что сделал Анур, я бы воздержалась называть себя девственницей.

С другой стороны, физически он же не присутствовал в джипе? Это было наваждение? Хотя новые ощущения в теле блуждали. Лицо горело, расцарапанное жесткими волосками бороды, а на попе были синяки. И все же?… Уточнить у специалиста соответствующего профиля? Положиться на собственное мнение?…

Я зажала в ладони белемнит. Анур все еще был тут, тлел внутри артефакта живой искрой. Но сил ответить мне у него больше не было. Точнее, я ощутила, что последний свой подарок он приготовил конкретно Касизу, и как бы ему… и мне… ни хотелось снова обрести контакт – скорее всего, этого не случится.

Я коротко вздохнула. Что же.

Вылезла из-под душа, вытерлась и принялась на кухне за обработку ссадин, ранок, синяков и прочей живописи. В процессе боя вчера Вадим достал меня (Анура?) по лицу – один зуб шатался, щеки были заметно асимметричны, губа разбита, вспухла. Словом, красота неописуемая. Самое то, что требовалось для встречи с суровым баритоном Андреем Владимировичем.

У меня был профессиональный грим – до того, как я прочно угнездилась в газетной журналистике, я пробовалась в журналистике телевизионной, но настолько не смотрелась в кадре, что бросила это унылое занятие. Навыки визажа, применяемые крайне редко, остались при мне как единственный бонус. Вот он и пригодился.

Требовалась одежда с длинными рукавами и совершенно непрозрачная. Я попробовала вспомнить, сколько раз за эту неделю переодевалась и сколько загубила джинсов, курток и маек. А у меня никогда не было переполненного гардероба.

Затем я села за компьютер и написала Наставнице подробное письмо с указанием кода от сейфа и адреса Ларочки. Я делала это совершенно холодно, с поправкой на реальный шанс погибнуть. Инне в этом случае ничего плохого не грозило, разве что пара дней головной боли. Ну и последующую свою жизнь она строила бы уже с учетом этой недели. А вот Ларочкина бабушка, боюсь, могла преподнести сюрпризы.

И, наглотавшись обезболивающего, я покинула дом в строгих брючках со стрелками, ботильонах из мягкой кожи на среднем каблучке и просторном свитере из тонкого вискозного трикотажа – безразмерная, легкая вещь. На лице макияж, хотя никакие слои грима общее безобразие не скрывали. Волосы вымыты и уложены… ну ладно, высушены. Наряд и имидж были мне непривычны, но я надеялась адаптироваться, пока доберусь до места…

В кармане просторного кардигана – связка старых ключей от несуществующей двери.

Справа трусил Атаман.

За поясом брюк заткнуто старенькое зеркальце на длинной ручке.

Что еще нужно современному экстрасенсу для счастья?…

В отделении полиции, не там, где работал Васька, а в совсем другом, незнакомом мне корпусе, меня встретили как родную и проводили в небольшой, безликий кабинет. Я догадалась, что кабинет не принадлежал кому-то одному, а использовался для бесед и разговоров… или для допросов, что вернее?…

Время шло.

Я сидела одна и сперва размышляла, потом попробовала сидя доспать, потом начала раздражаться, потом поняла, что это стратегия Дрона – вывести из себя, рассердить мерзкую журналистку. И поэтому расслабилась, только налила себе кипятка из кулера и хлебала воду, так как ни сахара, ни чая не обнаружила.

Наконец дверь открылась, вошел мужчина за сорок – высокий, с Чеда, наверное, и почти такой же подтянутый. Он был в светлой рубашке, джинсах, жилете… и…

И я как-то поплыла – он нес в руках большую коробку пиццы, благоухающей пиццы, которую поставил на невысокий офисный шкафчик. Сам начал что-то говорить, здороваться, играть тоном и интонациями, оказывать давление – но… я его не видела и не слышала. Наконец, осознав, что мне задано уже два или три вопроса, а я сижу в тупом ступоре, я очнулась и выпалила: