Георгий Шенгели - Еврейские поэмы

Князь от Иуды оскудел,
И Воин не приидет боле,
И на Давидовом престоле
Четвертовластник тяжко сел.
И на священных высотах
Воздвиглись капища Ваала,
И мерзость перекочевала
На жертвенный, на древний прах.
У Божьего святого дома
Умяли площадь ипподрома,
Метали диск и гнули лук,
Ремнями мерзостных подпруг
На Вакховы пиры и пляски
Влекли Левииных сынов,
Срывали с дочерей завязки
Их берегущих поясов.
Священников колесовали,
Топили в быстрине реки,
Пророкам очи выжигали
И вырывали языки.
И матерей, что обожгли
Детей печатью обрезанья,
Влекли на смерть и поруганья, —
Нагими по земле влекли,
И взяв младенческие трупы,
Крепили к высохшим сосцам,
И там, где приземился Храм,
И где Стена свои уступы
Взнесла к безмолвным небесам, —
Их повергали в пепел смрадный…
Так встал кровавый и громадный,
Захлестнутый проклятьем век.

И страстный исступленный бег
Стремила кровь в стесненных жилах,
Стремила мысль: когда ж придёт?
Когда ж Мессия на могилах
Победный жертвенник возжет?
Когда ж под виноградной кущей
Израиль вкусит мир и мед?
Когда ж воздвигнет свой народ
Мессия, вождь и царь грядущий?

И был закат. В песках пустыни
Кипел и клокотал багрец,
И воспаленные твердыни, —
Как цепь проколотых сердец.
За жребием метали жребий
В зубцах закатного венца,
И пламенели в гневном небе
Дориносимые сердца.
И в этот час над рдяной гранью,
Как сердце скованной земли,
Восстал в дымящейся пыли
Идущий!
Обожженной дланью
Он стиснул кипарис жезла,
И власяница облекла
И шеи ствол окровянила.
Как рыжий лес в скалах Кармила
Вокруг гигантского чела
Взметнулась грива. Пали брови
У глаз, как терние куста,
И обагренные уста
Позапеклись меж сгустков крови, —
Как будто вырван был язык,
И меч архангела был вдвинут,
И вечно в небо запрокинут
Остался исступленный лик.

Гряди, Пророк! Созрело время.
Секира ждет. Гряди, Пророк!
Народ в оковах изнемог,
И выю надломило бремя.
Гряди! Как угль — сердца людей,
И ты — да поднесешь к ним пламень,
Да просвистит, как пращный камень,
Звук яростных твоих речей.
И он идет Тивериадой,
Идет на Иорданский брег,
И напрягают жадный бег
К нему народы за отрадой,
За покаяньем, за клеймом.
Крестя водою и огнем,
Идет по высотам и долам,
По пастбищам, шатрам и селам,
И царский потрясает дом
Громоклокочущим глаголом.

Вот полдень. Плещет Иордан.
И солнце жжет. И ветр подавлен.
И в воду погрузивши стан,
Стоит громадный Иоанн,
Полдневным золотом оплавлен.
Стеснился стекшийся народ,
Клубясь белоодеждным стадом,
Прильнул к увалам и оградам,
Глядит и слушает, и ждет.
Но что такая тишина?
Там к Иоанну приступили,
Пытают: — Прореки нам, ты ли,
О ком пророки говорили,
Чья мощь была предречена?
На полегнойных отвержений
Стоим во тьме и смертной тени
И ждем. Гласил нам Моисей,
И Илия гремел, Исайя
Рыкал, как лев. Но ты — сильней,
Ты — как Господь в громах Синая.
Так прореки нам, — ты ли, ты
Пришел спасти народ избранный,
На нечестивых грохот бранный
Обрушить с гневной высоты?
Воздвигнуть храм ли, кущей рая ль
Отучнить скорбные поля,
Чтоб вся увидела земля,
Как Богом вознесен Израиль?
Твоя — как солнце голова,
Твоя — как кедр Ливанский выя,
Как Пятикнижие — слова, —
Так прореки нам, — ты — Мессия?

И как подземный грузный гул
Пролился голос Иоанна:
— Не говорите невозбранно:
Век испытанья не минул.
Я, — я не тот, кого вы ждали.
Но Он грядет. И близок день.
И знайте: — у его сандалий
Я не достоин снять ремень.

Свинцовая раскалена печать
И, зашипев, отпечатлелась в коже,
И пышет, точно горн, рубец кровавый,
Прижавшийся к бесплодному соску.
Но каплет пламенеющее млеко
Мне под ноги на всех моих путях,
И стоп моих пергаментная кожа
Осыпана в пыли иссохшей кровью.
Глаза других скользят по ровным строкам,
Сердца других скользят над словом звонким,
А я утесы слов и жала мыслей
Ощупал всем моим избитым телом,
Я изглодал железные просфоры,
Веками скованные для меня.
Я был на той горе. Оттуда видел,
Как веют рудной золотою зернью
Богатства неисчислимые царств.
Я слышал голос, предлагавший злато,
Суливший славу, власть. Но жгла мне пальцы
Точившаяся из ожога кровь,
И едкою я обтирал полынью
Ожженные, израненные ноги.
Я видел обагренные колеса,
Я видел дыбы душ, жаровни тела,
Я чуял Бога в облаке проклятий.
Их шепотом змеиным оклубясь,
Весь ощетинился он лютым гневом
И человека жег своим жезлом.
Но не мольбы исторглись человеком
Из кровью позапекшейся гортани,
А новые крикливые проклятья
Клубились дымами и застилали,
Как дым от Каинова алтаря.
Иные дымы — Авелевых агнцев…
Ты виноват, Иегова исступленный,
Что в тяжкий бой, от века возметенный,
Вступил с отвергнутой от века волей.
Ты создал все; ты мог пребыть недвижным.
Ты жаждал самохвальных упоений, —
Ты сомневался в божестве твоем.
Не ты ли хлынул волнами потопа?
Не ты ли змей порасплодил на пашнях?
Не ты ли чумно задышал над миром?
Не ты ль гремел последнею войной?
А ныне эти каменные стогны,
Стеклом безглазым скованное небо,
Машиной взнузданные водопады, —
Нерасторжимый, неизбывный плен.
А мириады, — кто исчислит, взвесит? —
Людей, чей мозг насквозь пропитан болью,
Людей, чье тело — громовые вопли,
Висящие в гнилых пустотах душ.
Ты не считал задушенных поэтов,
Ты не слыхал истерзанных пророков,
Ты не видал тех матерей, чьи рты
Сосали кровь извергнутых до срока.
Но нет. Ты видел, знал. Ты смел метаться,
Ты смел витать над опаленным миром,
О голову его крушить скрижали,
Где в камень вкован каменный закон.
Но не напрасно кровь моя точилась, —
Не пустота в моем рождалась сердце:
Оно круглилось пламенною чашей, —
Неся в себе, ее подъемлю я.
Ты ждешь алтарных звонких восклицаний,
Ты фимиамов жаждешь благовонных, —
Я дам тебе их, — отпусти людей.
По моему веленью встанут храмы,
Коленопреклоненья сотворятся,
Весь мир тебе прозвякает кадилом,
Твой облик перед миром изменю я, —
Твой грех я принимаю на себя.
Как тот забытый галилейский плотник,
Чья боль бесплодно затерялась в далях,
На новый крест взойду я непреклонно,
Твой грех я принимаю на себя.
И пусть проклятья все, всю боль и ярость
Разверзнет мир над головой моей,
Пусть девять суток на кресте вишу я,
Пусть девять копий мне ребро пронижут,
Пусть мне не возведут высоких храмов,
Не призовут меня на литургии,
Пусть имя, что ношу я, вечно будет
Подобным имени Искариота.
И новый Дант меня с проклятьем ввергнет
В девятый круг извечных отвержений, —
Твой грех я принимаю на себя.
И пусть века веков в провале черном
Мой труп грызут другие мертвецы, —
Я за тебя снесу лихие гневы,
И лик твой снова засияет светом,
И люди припадут к тебе с молебном,
Твой грех приму я, — отпусти людей.