Дмитрий Кабалевский - В классе А. Б. Гольденвейзера

Как-то я пожаловался Александру Борисовичу, что моим ученикам (а я в то время преподавал фортепиано) очень трудно играть каденции к концерту Гайдна, написанные Мертке, — были такие каденции, — и он мне посоветовал написать свои собственные. Когда же я написал две новые каденции, Александр Борисович отредактировал их и включил в издание концерта Гайдна в его редакции. Очень поддерживал он и мое намерение сделать баховские обработки и во многом в этом мне помог.

Мне кажется, что особенно важная черта Александра Борисовича как педагога и как человека — одно с другим всегда тесно связано — умение вызывать самый широкий интерес к искусству.

Творческая атмосфера в классе сочеталась с необычайно простыми отношениями. Мы приходили к Александру Борисовичу и забывали о том, что это наш профессор, директор Московской консерватории, и разговоры у нас шли на самые разные темы. Александр Борисович ведь многое любил в жизни, был великолепным теннисистом (играл в теннис до последних дней своей жизни), был очень сильным шахматистом. Не могу не вспомнить по этому поводу один случай. Я пришел на урок, и после него Александр Борисович предложил мне сыграть с ним в шахматы. Я играл очень плохо, но почему-то обыграл его — такие курьезы в жизни бывают. Александру Борисовичу это, честно говоря, не слишком понравилось. Когда я через неделю снова пришел на урок, он сам открыл мне дверь, и не успел я поздороваться, как услышал: «Ну что ж, сыграем!» Иду к роялю — сыграем так сыграем. «Нет, — говорит, — не сюда»,— и показывает мне на развернутую доску с шахматами. Ну, как я был разбит в этот день два раза подряд — об этом я молчу. Это показывает, что у нас складывались далеко не только «академические» отношения.

Очень приятно вспоминать эти чудесные годы, и хочется сказать от всей души спасибо Александру Борисовичу, которого мы и сейчас чувствуем и в жизни нашей и в работе каждого из нас.

Известно, какую большую роль играет в педагогической работе выбор репертуара: основываясь на индивидуальном подходе к каждому учащемуся, он способствует многогранному развитию, воспитанию подлинных музыкантов-профессионалов. Именно так понимали эту задачу ведущие профессора консерватории — Гольденвейзер, Игумнов, Нейгауз, Фейнберг и другие.

Образование кафедр, организация исполнительских конкурсов, создание в 30-х годах (по инициативе А. Б. Гольденвейзера). Особой детской группы при консерватории, превратившейся впоследствии в ныне широко известную Центральную музыкальную школу, — все это, разумеется, оказало большое влияние на повышение уровня подготовки учащихся, а стало быть, и на учебный репертуар.

В выборе учебных программ для А. Б. Гольденвейзера было характерно сочетание смелости с глубокой продуманностью; воспитывая учащихся на самом разнообразном репертуаре, он исходил из принципа последовательности музыкального и пианистического развития. Вначале Александр Борисович почти всем без исключения ученикам давал классический концерт (большей частью Моцарта), реже — сонату Бетховена, какую-нибудь сюиту или партиту Баха, а также кантиленную пьесу (особенно часто Грига, Лядова, менее трудные ноктюрны Шопена и т. п.). На этих произведениях он прививал навыки тщательной работы над авторским текстом в тесной связи с пониманием и верной передачей стиля произведения. Ученица Александра Борисовича Татьяна Петровна Николаева в беседе со мной вспоминала: «На первых уроках было непривычно и трудно выполнять требования Александра Борисовича, касавшиеся детальной работы над авторским текстом, но как только я поняла смысл такой работы, в частности при прохождении концерта A-dur Моцарта, мне стало значительно легче выучивать произведение. Именно метод занятий Александра Борисовича приучил меня самостоятельно продумывать и применять полученные указания по отношению к другим, самым разным произведениям в соответствии со стилем и характером каждого из них».