Дмитрий Кабалевский - В классе А. Б. Гольденвейзера

В репертуаре учащихся следует опасаться как слишком трудных, так и слишком легких вещей. Я обычно даю ученикам пьесы немного легче их возможностей, но иногда дам вещь значительно труднее; так, если больному предписана строгая диета, он шесть дней ее соблюдает, а на седьмой ему разрешают ее нарушить, и это нередко дает хорошие результаты.

Надо давать репертуар, так сказать, «в сторону наибольшего сопротивления», то есть такой, который помогает преодолению слабых сторон учащегося. Однако для выступления в концерте или на экзамене нельзя подбирать репертуар из подобных вещей, это может нанести ученику только травму. Надо приготовить такие произведения, которые он может хорошо сыграть.

Бывает, что ученик вроде бы и может сыграть трудное для него сочинение, но часто это как-то «изнашивает» его душу. Мне кажется, что нередко феноменально одаренные дети становились впоследствии далеко не тем, чем обещали стать, именно потому, что их недостаточно берегли в детстве.

Неприятно, когда после исполнения учеником какой-нибудь вещи слушатели говорят: «Когда он будет лет на пять старше, он это хорошо сыграет...»

Однажды ко мне привезли из Киева очень талантливую девочку. Она сыграла мне b-moll'ное скерцо Шопена технически неплохо, но грязновато, с избытком педали. Я прошел с ней все пятьдесят этюдов Черни 740 op. так, что в один прекрасный день она могла сыграть любой из них на выбор... Девочкой этой была Роза Тамаркина.

Одна до конца доделанная вещь в тысячу раз полезнее, чем пятнадцать недоделанных; нет ничего вреднее кидания от одной пьесы к другой. Каждое сочинение только тогда следует оставить, когда оно доведено до возможной степени совершенства.

Порою мне кажется, что у своих учеников я научился большему, чем у своих учителей.

«Служить автору и оставаться самим собой»

Случается, что слушаешь произведение, которое сам знаешь наизусть, и вдруг внимание привлекают такие подробности, которые кажутся совершенно новыми и неожиданными и вместе с тем они вовсе не придуманы пианистом, — вот это можно назвать подлинным исполнительским открытием.

Главное — играть так, чтобы это было убедительно; можно играть даже парадоксально и все-таки заставлять себе верить.

Бывало так, что я слышал исполнение, близкое мне по трактовке, но не получал от него никакой радости, и наоборот: иногда исполнитель играл совсем иначе, а меня это убеждало.

Я не могу мерить искусство только по своему вкусу.

Труднее всего — играть просто и естественно!

Безусловно, исполнитель обладает, или, во всяком случае, может, или, вернее, должен обладать собственным стилем, но главным критерием оценки всегда остается соответствие, или, наоборот, противоречие стилю самого произведения.

Если исполнитель плохо сыграет Баха, Бетховена или Шопена, никто не станет винить автора; что же касается исполнения нового сочинения малоизвестного композитора, то недостатки интерпретации могут быть приписаны автору, а стало быть, ответственность исполнителя в данном случае особенно велика.

Служить автору и быть самим собой — вот главная цель исполнителя.

«Любить фортепиано, знать его возможности»

Я бы сказал, что из всех дел, которые способен делать человек, игра на фортепиано — одно из самых трудных. Главная трудность заключается в необходимости как бы расчленения своего сознания для того, чтобы вести несколько линий, зачастую имеющих совершенно различный характер.

Для любого пианиста альфой и омегой должна быть полифония, ибо ничто так не развивает способность владеть одновременно разными элементами музыкальной ткани.

Для каждого исполнителя самое главное — любить свой инструмент, знать все таящиеся в нем возможности и уметь использовать их наилучшим образом.

В отличие от звучания оркестра, пианист при вступлении каждой новой темы играет на одном и том же инструменте, причем часто в одном и том же регистре. Поэтому необходимо с особым вниманием относиться к первому звуку темы (хотя это, разумеется, не значит, что его нужно «выколачивать»).

Пианисту постоянно приходится бороться с затуханием звука на фортепиано. Особенно трудно это, когда надо играть мелодию в медленном темпе; у певца или скрипача нет таких моментов во время игры, когда они «ничего не делают», так как они тянут длинную ноту или голосом, или смычком, а пианист, «ткнув» длинную ноту, испытывает ощущение, будто ему делать нечего. Этого ощущения не должно быть. Взяв на фортепиано длинную ноту, пианист должен создать себе иллюзию, будто он продолжает ее тянуть; он должен следить за ней, слышать, как она звучит при переходе в следующий звук; если при этом в другом голосе есть какое-то сопровождение, надо играть его не само по себе, а в соотношении со звуками мелодии; в некоторых случаях важно заботиться о том, чтобы сопровождение не заглушало длящийся звук мелодии, в других, напротив, следует с помощью сопровождения создать иллюзию его усиления,— во всяком случае, никогда не упускать из виду взятый звук до того момента, пока он не перейдет в следующий.