Геннадий Марченко - Музыкант (трилогия)

– А вы не так просты, юноша… Прошу к инструменту.

Я сел за черный, блестящий лаком рояль австрийской фирмы «Bösendorfer», откинул крышку и пробежался пальцами по клавишам. Какое давно забытое чувство… На мгновение нахлынули воспоминания, которые я отогнал усилием воли. Не время ностальгировать по будущему-прошлому, тут, можно сказать, поворотный момент моей новой жизни, который, вероятно, направит ее в новое русло.

Я проиграл вступление, а затем начал петь. В эти пару минут для меня ничего не существовало, кроме песни и, отыграв последний аккорд, я на несколько секунд закрыл глаза. Вокруг стояла тишина, прерываемая разве что едва доносящимся с улицы звуком проезжавших автомобилей.

Я опустил крышку рояля и повернул голову в сторону Блантера. Тот пребывал в глубокой задумчивости, скрестив руки на груди и глядя куда-то мимо меня. Потом все же его взгляд сфокусировался на моей персоне.

– Действительно, сильно, – негромко сказал композитор, пытаясь справиться с дрожью в голосе. – То есть это точно ВАША вещь?

Блин, и долго они еще будет сомневаться в моем авторстве?! Хотя на их месте, пожалуй, я бы тоже удивлялся и сомневался. Делать нечего, придется всех уверять, что я вундеркинд.

– Да, это мое, а еще я написал за последние полгода десятка два шлягеров, и сегодня все они официально оформлены в ВУОАПе. А вообще я каждый день могу выдавать по хи… по шлягеру.

Снова последовал вопрос о моем музыкальном образовании и удивленно приподнятые брови после моего ответа.

– Я могу допустить, что вы изучили ноты, но научиться играть на рояле без педагога… Я решительно не могу в это поверить!

– У нас в школе в актовом зале стояло пианино, вот я после уроков сидел и по два часа играл, репетировал. Наверное, у меня талант, – скромно заключил я, не зная еще, как выкрутиться из этой ситуации.

– И все равно это невероятно, – заявил Блантер, в возбуждении расхаживая по огромной зале. – Вам сколько лет? Пятнадцать? Хм… А еще какими-то инструментами владеете?

Я стал вспоминать, на чем еще играл в своей долгой жизни. Гитара, само собой, как акустика, так и электро, клавишные, на басу и на ударных пробовал, губная гармоника…

– На гитаре могу, – не стал я выкладывать сразу все козыри.

– А можете исполнить еще что-нибудь из вашего, так скажем, репертуара?

Что ж, похоже, карась заглотил наживку. Теперь только бы не сорвался.

– Ну давайте я сыграю пару-тройку вещей, если у вас время терпит.

Исполнил для одного слушателя «На дальней станции сойду», «Крыша дома твоего» и «Шумят хлеба». Затем, подумав, решил добавить еще и «Нежность». Последние две песни были написаны Пахмутовой – тяжелой артиллерией композиторского цеха. Есть уж бить, то, как говорится, наотмашь.

– Думаю, для первого раза достаточно, – скромно сказал, вставая из-за рояля.

– Это… это потрясающе! – развел руки в стороны Блантер. – Но как?! Почему раньше никто не слышал о Егоре Мальцеве?

– Говорю же, все появилось как-то неожиданно. А вот теперь я наконец созрел, чтобы представить свое творчество народу. И кстати, вы обещали меня познакомить с Бернесом.

– Да-да, я сейчас же ему позвоню.

Матвей Исаакович кинулся к телефону и набрал номер.

– Алло, Марк, добрый день, это Блантер. Ты сейчас чем занимаешься? Баклуши бьешь? Слушай, тут такое дело… Сидит у меня дома один молодой человек пятнадцати лет, и просто спит и видит, чтобы ты спел написанную им песню… Да, подозреваю, что самородок. Не хочешь приехать ко мне, сам на него посмотреть? А заодно и с песней познакомиться? Через сколько? Час максимум? Ну давай, жду.

Я с плохо скрываемым интересом прислушивался к разговору, от результатов которого во многом зависело мое будущее. И когда Блантер вернул трубку на место, я про себя облегченно выдохнул.

– Ну что же, через час Марк Наумович обещал быть. Не желаете пока, молодой человек, чаю. Или кофе предпочитаете?

Конечно, я предпочитал кофе, желательно со сливками, но решил не борзеть, и скромно согласился на обычный чай, к которому хозяин предложил еще и вазочку с печеньем и конфетами. С момента попадания в это тело я постоянно ощущал чувство легкого голода. С питанием в эти годы было не ахти, особенно, учитывая скромное материальное положение моей новой семьи. Что говорить, на моих глазах Катька перешивала старое материно платье под себя. С едой дело обстояло не лучше, хотя мама и брала частенько по два дежурства подряд, выматывая свой организм до предела. Так что, глядя на приличных размеров вазочку, у меня возникло стойкое желания сначала самому наесться от пуза, а затем ссыпать оставшееся богатство себе в карман и угостить дома маму и сестру. Видно, Матвей Исаакович что-то такое прочитал в моих глазах, кивнул в сторону вазы и подбодрил: