Максим Далин - Запах разума

Багров говорит:

— В баню зовёт, мужики. Или в ванную.

Хорошее дело. Грязные, как чушки. А тут женщины нюхают, неловко. Мы же — не то, что здешние, мы — простые люди. Специально пахнуть розами не обучены, а случайно получается то, что получается. Обычно никто не радуется.

Мы пошли за Цвиком.

А он нас привёл в небольшое помещение на первом этаже. Провёл нас рядом, кажется, с кухней, потому что оттуда потянуло определённо съедобным, когда мы проходили мимо. Калюжный даже спросил:

— А пожрать дадут, интересно?

— Ты, — говорю, — хоть руки вымой сперва, хамло. Смотри: народ вокруг чистый, пушистый — а мы из дикого леса припёрлись, все в дерьме. Нас лечить стали спешно, чтобы мы по дороге не сдохли, ясно. Но уж кормить грязными не будут, стопудово.

А Разумовский говорит:

— Денис, раз уж ты с ними на товарищеской ноге, спроси и про сортир заодно. Немаловажный момент.

Багров скривился:

— Ну как я буду у них про сортир спрашивать? Какими жестами? А вдруг они что-то неприличное подумают?

Но Цвик и сам сообразил. Тем более, оно у них было рядом — гигиенические помещения. Отодвинул две зановесочки — показал.

В одной — сортир. Окно, чуть занавешено, но светло. На потолке подсветка, опять же. В полу три толчка, поросших чем-то мохнатым — можно сесть рядком и поговорить ладком. Чисто конкретные пуфики с дырками, причём дырки сквозные, ведут куда-то вниз. Никакого смыва нет. Внизу должна быть выгребная яма, но дерьмом не тянет, тянет чуток погребным холодком — и только. Такие же зелёные стволы, как в лаборатории, из пола выходят, в потолок уходят, штук пять растут вдоль стены, прямо с ветками и листиками, типа лавровых. На свободном месте что-то странное, вроде трутовика, опять же, только больше размером и слоистое — этакая штуковина размером в суповую тарелку. На маленькой полке лежат два шарика с пупочками сверху, вроде декоративных тыкв — один ярко-жёлтый, другой — оранжевый в зелёную полоску. И всё во мху, как везде.

И гадить тут как-то странно и непонятно. Непривычно.

Но в следующей комнатухе всё было ещё непривычнее. Потому что это оказалась не ванная.

Вернее, ванна посредине стояла, точно. Большая. Стеклянная. Почти круглая. И полная на три четверти меленьким-меленьким белым песочком. Очень чистеньким. Вдоль стены — полки из веток, на них банки-склянки стеклянные и ещё из чего-то. Вдоль другой — бамбук этот. Всё, как у них полагается. Только мыться нечем, воды — ни капли.

— Японский бог, — говорю. — Что за комедия, пацаны? Нафига тут этот пляж?

Ну, у Разумовского тут же гипотеза:

— Они чистятся песком, Витя. Как шиншиллы, — говорит. Взял с полки бутылочку, вынул пробку притёртую, понюхал. — Ну да. Смотри, видишь — масло тут. Сначала они вычищают себя песком, потом вытряхивают его из шёрстки и смазываются маслом. Чтобы шерсть лоснилась.

— Кайф, — говорю. — Хренею я со всего этого. А мы как мыться будем? Тоже песком посыплемся? А стирать как?

Но никто мне на это не ответил.

Нгилан сказал, что им надо почиститься, поесть и поспать, а я подумал, что всё это может оказаться сложнее, чем на первый взгляд представляется.

Я понял, что всё может быть сложнее, даже раньше, чем Нгилан начал их исследовать и лечить. Я об этом подумал ещё в передней, когда пришелец, который кашлял, закашлялся снова, и Нгилан запретил использовать Старшую речь.

— Говорите только вслух, — сказал Нгилан и собрал все запахи в комнате в кулак. — Этот парень… это существо… мне кажется, любое ароматическое высказывание вызывает у него приступ удушья. А ещё лучше — уходите. Дайте им опомниться.

— Этот парень *это существо*, - не удержался Лангри, но ушёл.

Пришельцы ему не понравились, он даже не попытался это скрыть. Он вообще не из тех, кто всегда благоухает, чтобы не сказать больше. Но его слова и мысли всегда пахнут одинаково, что, по-моему, хорошо.

А Дзидзиро, перед тем, как увести сестрёнок, сказала словами:

— Я была права. Они существа вроде нас, только совершенно нездешние. Им будет очень тяжело, общайтесь с ними поласковее.

И Нгилан тут же сжал кулаки, чтобы не согласиться Старшей речью, и согласился вслух: «Конечно».

Вообще, забавно себя чувствуешь, когда приходится сознательно себя останавливать, чтобы не пахнуть. Это похоже на контроль каких-нибудь естественных, как дыхание, движений: как в детстве, когда задаёшься целью прыгать до какого-нибудь места на одной ноге, или тебе щекочут ухо травинкой, а ты стараешься им не шевелить. Всё время себя одёргиваешь… это похоже на какую-то игру.