Олег Якубов - Михайлов или Михась?

— Приговор, ты уверен?

— Ну решение, чего ты к словам цепляешься.

— А почему ты думаешь, что Кроше будет говорить так долго? Что ему, собственно, теперь говорить? По-моему, все доказано.

— Это по-твоему. Конечно, доказательств у него никаких. Но не думаешь же ты, что он встанет и попросит у Михайлова прощения. А заодно у всех, кого он вместе со следователем дурачил целых два года. Нет, старик, такие вещи нигде не прощаются. Так что завтра Кроше даст последний бой… Хотел кофейку глотнуть, но не стану, скоро час ночи, надо выспаться, завтра день будет трудным, я это предвижу.

— Погоди минуточку, ты обещал добыть заключительную речь Михайлова.

— А нет никакой речи, — отмахнулся Андрей. — Ту, что написали адвокаты, Сергей зарубил, сказал, что свое выступление подготовит сам. Так что слушай внимательно. До завтра.

Пару дней назад меня каким-то чудом, также вот среди ночи, разыскали с одного из популярных московских телеканалов и попросили освещать для них ход процесса.

— Вряд ли мои репортажи вас устроят, — честно предупредил я коллег. — У меня по отношению к основным обозревателям ортодоксальная точка «подозрения». И вообще тут прокурор меня в процессе обозвал криминальным журналистом. Так что зачем вам, коллеги, головная боль.

— Напротив, мы хотим получить объективную оценку человека, который непосредственно следит за событиями в зале суда. Мы читали ваши репортажи в прессе, они действительно отличаются от общей подачи материалов по делу Михайлова. Это как раз то, что нам надо.

— Ну что ж, извольте.

Я продиктовал на «хрипушку» (так телевизионщики называют телефонную запись репортажей), поблагодарил за обещанный мне гонорар и договорился о времени следующего репортажа.

Едва я вошел к себе в номер, зазвонил телефон. Глянул на часы — это наверняка с телевидения. Так оно и оказалось. Уже знакомый мне по голосу редактор уточнил:

— Господин Якубов, добрый день или, вернее, ночь. Вы знаете, ваш репортаж нам всем очень понравился. Но в эфир он не пошел. Поверьте, мы пробивали его всеми силами, но указание поступило свыше, даже не от нашего прямого руководства, а еще выше. Но я от себя лично приношу вам свои извинения. Право слово, мы не думали, что все так получится.

— Не расстраивайтесь, коллега. Было бы странно, если бы получилось иначе.

— Боюсь, что вы правы. У нас тут в Москве об этом процессе такое пишут и передают, что диву даешься. Еще раз извините и всего вам доброго.

Борясь с желанием немедленно рухнуть в постель, я все же включил портативный компьютер и сел писать очередной репортаж для изданий, в которые пока еще не звонят «сверху».

Женева, площадь Бург де Фур, 1, Дворец правосудия, 10 декабря 1998 года. Утро — день — вечер — ночь.

С утра зал «3А» Дворца правосудия был переполнен, как и в первый день суда. Прения сторон — кульминация любого крупного процесса. Все понимали, что сегодня и прокурор и адвокаты постараются проявить свое мастерство в полном блеске. Изменив привычкам, адвокаты уже в зал явились в мантиях, не слышно было обычных шутливых приветствий, даже Маурер вопреки обыкновению не совершал обычного обхода, а сразу прошел к своему месту, устроив у ног три толстенных портфеля с документами, которые он тащил с явной натугой.

Без всяких предисловий президент суда предоставила слово прокурору Кроше. Добросовестно пересказав фабулу дела, господин прокурор свои, с позволения сказать, доказательства построил на личных эмоциях. Свидетели обвинения в его речи выглядели испуганными зайчиками, которым страх застил глаза и мешал сказать всю правду. Чего стоит один лишь аргумент прокурора, касающийся свидетеля Александра Абрамовича.

— Господа присяжные, — говорил в своей речи Жан Луи Кроше. — Я никогда не видел свидетеля Абрамовича, но я во время допроса слышал его голос. Это был голос испуганного человека. Понимаете, — повторил прокурор, — испуганного! И я ему верю. Конечно, напрасно здесь не выслушали свидетеля Шранца, — упрекнул присяжных и судью прокурор. — Шранц очень хотел дать показания, и мы бы сумели узнать много важного. Ведь все остальные свидетели были напуганы. Вот господин Седых говорил здесь, что к нему в дом пришла полиция, а ведь на самом деле он сам обратился в полицию. Господин Михайлов сковал всех страхом. Мы в суде увидели его истинное лицо, я бы даже сказал, что мы увидели голого Михайлова. Во время следствия он отказывался отвечать на многие вопросы, требовал предоставить ему документы. А сейчас, в суде, у него на все нашлись ответы. Каждому известно, что такое игра в «пазл» (мозаика. — О.Я.). Вот и Михайлов сложил в суде свой «пазл». Я уверен, что господин Михайлов приехал в Швейцарию вместе с семьей, чтобы подготовить себе почву. Он не хотел провести в нашей прекрасной стране спокойную старость, он хотел здесь совершать преступления.