Роман Галкин - Один из семи

– Не волнуйся, – заверяю ее. – Через час за мной заедет один товарищ, и мы отвезем тебя, куда скажешь. Ты где живешь?

– Я живу за городом. Но отвезти меня надо будет к подруге, я там переоденусь. А домой доберусь сама.

– Как скажешь. Давай пить чай.

– Давай, – соглашается она, продолжая крепко обнимать мою шею.

– Ты, наверное, не выспалась?

– Выспалась. Даже сама удивляюсь. Спала не более двух часов, по идее должна быть как разбитое корыто. А чувствую себя так, будто полноценно продрыхла всю ночь.

– Слушай, может, у твоей подружки есть такая же красивая приятельница, которая будет не против знакомства с бедным ментом? – накинулся на меня Василий, когда я, проводив Катерину до подъезда, вернулся в машину. – А то мне что-то снова жениться захотелось.

– Не знаю. При случае поинтересуюсь, – ухмыляюсь в ответ. Я заверил Катерину, что позвоню после обеда, и теперь мои мысли были забиты тем, какой неоспоримый аргумент привести в пользу того, что нам вновь необходимо встретиться, и какое мероприятие придумать. Не приглашать же второй вечер подряд в ресторан.

– Э-эй! Ты слушаешь меня?! – орет в ухо Василий. – Или я с рулем разговариваю?

– Извини, задумался, – смущенно обращаю на него внимание. Оказывается, мы уже подъезжаем к мастерским. – Сейчас приедем, чаек заварим, и тогда расскажешь все по порядку.

В мастерских по случаю выходного дня никого не было. Включаю чайник и показываю оперу свое хозяйство. Судя по его равнодушному взгляду, столярное производство ему по барабану. Поэтому, как только вода вскипает, мы, кинув в кружки с кипятком по пакетику чая и по две ложки сахара, выходим во двор. Здесь Василич уже соорудил небольшую беседку для обеденного отдыха. В ней мы и устраиваемся.

– Ну, рассказывай.

Василий несколько секунд молчит, как бы собираясь с мыслями.

– А ты точно ни в какой конторе не служишь? – вдруг спрашивает он.

– Вот те крест, – дурашливо осеняю себя крестом и указываю рукой вокруг. – Ты же видишь, чем я занимаюсь.

– Тогда где ты так научился мотоциклы на полном ходу одной рукой останавливать? – подозрительно прищуривается Василий.

– Слушай, опер, – возмущаюсь я. – Ты мне допрос тут устраивать собираешься или рассказать о чем-то хочешь? Никто и ничему меня не учил! Само как-то получилось. Жить захочешь – паровоз остановишь.

– Ладно, – примирительно соглашается Суровцев, – будем считать, что не врешь. Может, у тебя это, ну, в критический момент высвободились скрытые резервы организма. Ученые и разные каратисты утверждают, что такое возможно. В общем, вчера, после твоего рассказа я подумал, если ты способен в одиночку местных тузов за жабры брать, то мне, менту, сам бог велел с ними не церемониться.

Василий вынул из кружки пакетик и поискал глазами, куда бы его пристроить.

– Оставь на столе, – сказал я и подумал, что надо сказать Василичу, чтобы соорудил у беседки какую-нибудь урну.

– Я, конечно, мент, и поэтому обязан действовать по закону, – продолжил Василий, помешивая ложкой чай. – Но какой смысл от закона, если настоящие преступники ему неподвластны? Какой смысл от правосудия, которое не на стороне правого, а на стороне денег и власти?! Да и после того, как стал соучастником твоего вчерашнего бенефиса на сараевской даче, корчить из себя законопослушную целку нет смысла. Также я понимаю, что, действуя подобными методами, уподобляюсь тем, против кого действую. Но, раз уж, судя по всей человеческой истории, равенства и братства никогда не было и быть не может, то мне гораздо приятнее будет чувствовать себя сверху…

– Вась, – перебиваю новоявленного философа, – исповедоваться иди в церковь. И оправдываться передо мной тоже не надо. Ты мне помог, и за это тебе спасибо. Если тебе нужна помощь, обращайся, и я сделаю все, что в моих силах. Короче, завязывай с философией и переходи к делу.

– Хоккей, к делу, так к делу, – соглашается тот и, отхлебнув чай, продолжает: – Помнишь того сержанта, что вчера кабинет с младшим Сараевым караулил? Здоровый парнишка. Чемпион России по рукопашке. Прихватил я его вечерком, и отправились мы навестить старшего Сараева в больничку. Как оказалось, не зря прихватил, у его палаты два бугая журнальчики читали. Толик их сходу в глубокий нокаут отправил, и пока он приводил в чувство проходившую мимо юную медсестричку, я проследовал в палату и провел там воспитательную беседу с больным. Объяснил ему, что, мол, «дни роковые настали, час искупленья пробил». Посему ему необходимо срочно сдаться в лапы правосудия, иначе его в течение недели в этой же палате и придушат. Для пущей убедительности прищемил ему пальцами нос. Он у него теперь синее, чем у самого синего алкаша.