Ма. Лернер - Другая страна

– Осторожно, – говорю, – ты ж новую куклу прямо в салат суешь.

– Она тоже кушать хочет, – серьезно заявляет.

– А ты?

– А я уже ела. Не мешай.

– Ладно, мы будем вместе кушать. Можешь прямо из моей тарелки брать, только если ей платье запачкаешь, не проси потом новую.

– Так ты, поэтому такой смурной? – спрашивает Ицхак, чокаясь.

– Нет, это рутина. Принесли мне сегодня на подпись бланк. Знаешь, такой стандартный, на продление контракта с армией еще на пять лет. И тут меня резко долбануло. Если считать с Легиона я двадцать лет в армии.

– Для тебя это такая новость? – с недоумением спросил он. – Пиши книгу: "Полжизни среди евреев, израильтян и прочих зверей". Очень занимательная книжка будет. Жаль, цензура непременно запретит.

– Да я про другое, – отодвигая тарелку, сказал я. – Наливай еще! Смотри, человек живет в определенной колее. Мы постоянно выбираем, повернуть на перекрестке, направо или налево, скушать каши или жареной картошки. Но это все не влияющий ни на что выбор. Если, конечно, при переходе улицы тебя автомобиль не сшибет. За здоровье! – еще одна рюмка хорошо идет.

– На самом деле мы живем на бесконечных железнодорожных путях, в промежутке между правым рельсом – местом рождения и левым рельсом – возможностью. Если упрощать, нет у тебя шансов жениться на английской королеве – ты ее просто не можешь встретить. А вот если ты родился герцогом Тауэрским, то возможность встретиться у тебя будет, что совершенно не значит, что ты на ней женишься. Просто у меня и герцога разная дорога.

А теперь, смотри… Бывают ситуации, когда на дороге возможен поворот. Иногда это зависит от твоего решения, иногда от тебя ничего не зависит. Только, поворачивая, ты начинаешь жить другую жизнь. Совсем не ту, которая предназначена тебе изначально.

Вот вылез бы ты, в свое время, из поезда не в Екатеринославле, вполне мог прожить другую жизнь. Доблестного коммуниста и руководителя танкового завода в каком-нибудь Челябинске. Неизвестно, хуже это было бы, а то вполне могли и расстрелять за очередной право-левый оппозиционный взгляд, или лучше – стал бы ты лауреатом Сталинской премии, но это была бы совсем другая жизнь.

– Занимательная идея, – сказал Ицхак, закуривая. – Человек тот же, опыт и действия совсем другие.

– Окно открой, паровоз!

– Комары налетят, – невозмутимо ответил он. – И сколько ты у себя насчитал других жизней?

– Две с половиной.

– Это как? – изумился он. – Где ты нашел половину?

– А Легион. Именно тот случай, когда от тебя ничего не зависит. Война – это поворот для миллионов. Они никогда бы не сделали того, что сделали, и не уехали бы на другую ветку дороги, если бы их не вынудили. Но вот кончилась война, остался живым, и большинство старательно заруливает на старую трассу, возвращаясь домой и, пытаясь встроиться в прежнюю жизнь. Что бы я сделал после войны? Не в Израиль же ехать…

Пошел бы учиться на какую-нибудь инженерно-техническую специальность. Точно так же, как до войны собирался. Домой бы не вернулся, нечего мне там делать было, а поехал бы в Москву или Киев. Вот и вся разница.

– А почему в Киев?

– Не знаю, всегда хотелось. Не важно. Просто вместо поворота я бы совершил маленький крюк и вернулся туда, откуда начал, с мелким изменением, в виде другого опыта жизни. Поэтому и половина.

– Все равно не понял, – признался Ицхак затягиваясь. – Первый раз – это сто процентов, когда ты своего полковника грохнул. Тут, без вопросов, началась совсем другая жизнь. А второй?

– Что, Вера? – спрашиваю на дерганье рукава.

– А когда мама придет?

– Да скоро уже, – сказал Ицхак. – Обещала к восьми, уже немного осталась.

Она слезла с моего колена и, прижимая куклу к себе, отправилась в комнату.

– Пошла часы проверять, – подмигивая, сообщил Соболь. – Умный ребенок, но эти твои философские раздумья ей скучны. Так как насчет второй жизни?

– А это, спасибо Мееру, зихрон левраха, будь благословенна его память. Давай-ка, не чокаясь, за то, чтоб ему земля была пухом.

– Хорошо в наших местах, когда водка из холодильника, – крякнув, сообщил Ицхак. – Теплую противно пить. И непонятно, как раньше без этого прекрасно обходились. И сам ведь спокойно употреблял. А Меера жаль, – помолчав, сказал он. – Был здоровый и бодрый, и за месяц сгорел от рака. Вот уж не думал, что переживу его. Ты продолжай, излагай свою теорию.

– А что тут непонятного? Ты мне сам, когда-то объяснял, что нужен я был Мееру для очень определенной работы. Не нужен был бы – в лучшем случае, тянул бы лямку на границе, до всеобщей демобилизации. В худшем – пошел бы на завод работать и горькую пить, что жизнь не удалась, да и свалил бы в пятидесятые в какие-нибудь Европы или Австралии.