Леонид Зайцев - Вестник смерти

На большую дорогу мы выбрались совершенно без приключений, когда солнце уже взошло над горизонтом. Лошади всем своим унылым видом требовали остановки, а мои слуги крепко спали в обнимку. А я развлекал себя, представляя, как умертвляю герцога Генри по собственному заказу самому себе. Его Высочество при этом перелетало с планеты на планету, как бабочка порхает с цветка на цветок… И тогда я понял, что и сам сплю.

Проснулся я сразу от двух факторов: истеричного вопля Боба, и укола острия пики, которое упиралось мне под ребро. Проклиная себя за безответственную расхлябанность, которая могла стоить жизни моим слугам, я, повинуясь приказу, слез на землю и огляделся.

Метрах в десяти от дороги дотлевал ночной костёр. Рядом с ним, накрыв дрожащие с похмелья плечи женским платьем, восседал командир, что было понятно по почтению, которое оказывали ему остальные стражники. В стороне от костра, на вкопанном в землю колу умирал человек. Кол вышел у него из под правой лопатки, пробив брюшину и лёгкое. И теперь он постепенно захлёбывался собственной кровью. Моих слуг пока просто оттеснили от фургона, и теперь вязали им руки. При этом Боб так широко и самоуверенно улыбался, что я мысленно пообещал лишить его сегодня порции вина.

– Жить хочешь? – спросил я ближайшего к себе стража, который был так увлечён наблюдением за обыском нашего фургона, что, по-моему, меня услышал не сразу.

– Жить хочешь? – повторил я.

– Шутник попался. – Почти уже покойник показал мне свои гнилые зубы, дыхнул мне в лицо чесноком и подписал себе приговор. Ну не могу же я спасать всех местных идиотов!

Последним я убил дрожащего командира, что для него явно стало облегчением от мук многодневного похмелья. Попутно отметил восхищённый взгляд Джона, для которого я разыграл целый спектакль с четырьмя стражниками, и пьяную улыбку Боба, по которой я слегка врезал кулаком – чисто для поднятия духа.

– Иди, – приказал я Бобу, утиравшему кровь с разбитой мной губы, – и облегчи участь того несчастного.

Боб попытался возразить, но, глядя на меня, не решился. Я вытащил засапожный нож, и передал ему рукоятью вперёд.

– Боб, – сказал я, – подумай о его мучениях. Он уже не меньше суток на колу. Спасти его мы не можем. Так помоги человеку уйти к богу!

Боб кивнул, взял нож, подошёл к умирающему, и одним движением перерезал ему горло. Может мне показалось, но умирающий произнёс перед смертью слова благодарности.

А нам надо было спешить на север. Поэтому я быстро загнал своё войско обратно в фургон, предварительно конфисковав у покойных таможенников арбалеты, из которых в меня, кстати, дважды стреляли, ножи и сабли, и вооружил ими своих слуг. Судя по выражению лица Джона, он теперь и вовсе считал меня богом, что мне, безусловно, льстило. И я доверил мальчику вести наш экипаж к уже близкой цели.

Вот о цели теперь стоило подумать. Я выполнил условия контракта, вернее сказать – почти выполнил. Осталось доложить заказчице результаты моего расследования и получить остатки гонорара. Но, что потом? Следуя канонам вестников смерти, я должен ликвидировать всех свидетелей, включая и заказчика, если он (она) окажется в пределах досягаемости. Нас и так осталось в живых мало, за нами охотились родственники и потомки многих сильных мира сего, которых мы упокоили. Люди, которые знали нас в лицо, должны были умереть. А это означало, что я должен убить Боба, Джона и леди Изабелл, как только получу полный расчет.

Технически, это не составляло никакого труда. Но я, последнее время, стал замечать за собою излишнюю и непривычную сентиментальность. Боб нервировал меня своей чрезмерной преданностью, которая в этом мире так легко может обратиться предательством. Но надо признаться, именно он несколько раз выручал меня из очень опасных ситуаций, а вчера и вовсе оказался в нужное время в нужном месте. Джон был совсем ребёнком. Не то, чтобы я жалел детей (вестники смерти не делят людей по возрастам). Но этот мальчишка смотрел на меня такими восторженными глазами после глупого инцидента с таможней. Я невольно начинал вспоминать то, что вспоминать сам себе запретил – свою семью и своих сыновей. А леди Изабелл мне просто очень нравилась, в этом я уже признался себе. Только такая женщина могла пленить вестника смерти.

Так что мне было делать? Лишить жизни тех, к кому я привязался душой, или нарушить выработанное годами и кровью погибших вестников основное правило самосохранения?