Борис Конофальский - Саранча

— Упрямый? — спрашивает Аким.

— Угу, — кивает пулемётчик, — ты ж ко мне ни одного червяка не пропустил, я всех их бить не успевал, много их было очень, стреляю, а сам думаю: «Не дай Бог с Акимом, что случится, конец мне». Всё ждал, что пожгут тебя червяки и ты свалишься к себе в окоп, или исчезнешь как Микольчук или Вешкин. Молодец ты, Саблин, не погиб, выстоял.

Саблин иногда думал, особенно за минуту перед тем, как штурмовой группе подниматься в атаку, вот-вот под пули вставать, а какую другую солдатскую профессию он выбрал бы, будь такая возможность. И приходил к выводу, что пулемётчиком он хотел бы стать в самую последнюю очередь. Радист или электронщик — это мечта. Минёром тоже неплохо. Снайпером — ну нормально. А вот пулемётчиком — нет. Уж лучше бойцом штурмовой группы быть, это безопаснее. Больше всего во время боя солдаты все, и наши, и китайцы, и переделанные, не любят снайперов и пулемётчиков.

Снайпер, подлец, бьёт как исподтишка, его и не увидишь, и не услышишь перед смертью. Но он промахнётся и успокоится, чтобы не демаскировать себя. А пулемёт не успокоится, так и будет колотить, пока лента не кончится. Даже если и достать тебя не может, всё рано будет бить, чтобы ты голову не поднял. Когда штурмовики встают в атаку, пулемётчик должен, должен поддерживать их огнём, подавляя огневые точки противника. Снайпер тоже стреляет, все поддерживают свою штурмовую группу, и гранатомётчики, и даже радист. Но в первую очередь пулемёт. Он не должен ни на секунду замолкать. И он становится для врага целью номер один, и в него летит всё, что можно. И гранаты ПТУРов, и миномёты его накрывают, и снайпера противника, а пулемётчик не может спрятаться. Не может прекратить огонь, он, он в первую очередь отвечает за жизни штурмовиков. И сидит он за своими весьма нетолстым щитком, смотрит в прицел, и бьёт, и бьёт, и бьёт. И старается не думать, что к нему летит граната, или миномётная мина, или пуля снайпера пробьёт щиток. А если такое случается, и ему достаётся осколок или пуля, а пулемёт остался цел, на его место должен сесть второй номер пулемётного расчёта, и также беспрестанным огнём поддерживать штурмовую группу, пока и его не найдёт пуля или осколок. И тогда их место займёт третий номер расчёта. Он, Саблин, может залечь и лежать, прикрывшись щитом, если по нему ведут огонь. А может и вовсе повернуть назад, даже без приказа, его никто не упрекнёт за это.

А пулемётчик не может залечь, по уставу ему залегать не положено, кресло пулемёта ему покидать не положено во время атаки. Ни встать, ни уйти, ни залечь. Только стрелять. И всё.

Нет, ни за что Аким не хотел бы быть пулемётчиком, казаки считали, что именно пулемётчики самые стойкие и храбрые бойцы.

Саблину очень эти Сашкины слова приятны, он даже говорить не может, но сказать что-нибудь нужно, поэтому Аким выдавливает:

— Ты тоже молодец, Александр.

Повисает тишина, но кто-то должен сказать, то, что волнует их обоих, и сказать это должен старший по званию.

— Надо казаков поглядеть, — произносит Аким.

И он, и Каштенков прекрасно знают: из тех, кто был на камнях, в живых никого не осталось. Будь кто живой, даже если без сознания лежал, в наушниках время от времени, раздавался бы щелчок, электроника давала бы сигнал, это так называемый «контроль статуса», это значит, что у кого-то, помимо них, из их взвода есть пульс. А они ничего такого не слышали. В эфире признаков жизни нет. Тишина в эфире по-настоящему гробовая.

Первым Каштенков нашёл Микольчука. Второй номер пулемётного расчёта не сбежал от пулемёта, не покинул своего поста, он лежал внизу. Под обрывом.

С левой стороны от пулемёта, они видели несколько дохлых сколопендр. Может это были те сколопендры, которых убил Аким, но стреляные гильзы от винтовки подсказали им, что и Микольчук тоже тут пострелял немало. Подойдя к обрыву, Сашка заглянул вниз, и там увидал своего второго номера. Даже с высоты обрыва им было видно, что Микольчук, упав с пятиметровой высоты, продолжал стрелять и стрелять, он успел расстрелять три магазина, засыпав всё вокруг себя гильзами. А когда не смог стрелять из винтовки, он стрелял из пистолета, так и умер с ним в руке.

Чуть ли не бежали они по склону на юг, дошли до удобного места, спустились там, и пошли на север к телу своего товарища.

Каштенков встал на колено рядом с телом и аккуратно перевернул его. У Микольчука было открыто забрало, а лица не было. Была только чёрная, обгоревшая до состояний углей маска без глаз. И пыльника на нём не было, и карбонового покрытия на броне не было, всё истлело, осыпалось горелом крошевом, а сама броня белела пеноалюминием, словно весь бронекостюм долго держали в сильном огне.