Борис Конофальский - Саранча

А патрон сел намертво. Затвор не сдвинуть с места, а сколопендры уже как раз на хорошей для пистолета дистанции. Аким уже выдёргивает пистолет из кобуры и тут этих двух гадин перемешивают с песком и грязью тяжёлые пулемётные пули.

И пулемёт замолкает. Стало тихо. Аким поворачивается, надеясь, что с Сашкой всё нормально, и с пулемётом всё нормально. Он изо всех сил дёргает затвор, и наконец, буквально выдавливает из него помятый патрон, который никогда не влезет в ствол, бросает его себе под ноги.

Каштенков сидит в кресле стрелка, по-барски развалившись, руки с гашетки убрал. Спокоен на вид. Достаёт сигареты из кармана.

Саблин холодеет — лента кончилась. Всё.

— Саня, что, лента кончилась? — спрашивает он, загоняя последние патроны из коробки в пенал дробовика.

— Червяки, — устало отвечает пулеметчик.

— Чего? — не понял Аким.

— Червяки кончились, — отвечает Каштенков.

Саблин оглядывается, смотрит, смотрит: поблизости действительно нет ни одной целой сколопендры. Но он ещё не верит в это и спрашивает:

— Совсем, что ли?

— Да не совсем, там внизу бегают ещё малость, — говорит пулеметчик, открывая забрало и закуривая. — Но это уже не то, что было. Мелочи.

Саблин смотрит опять вниз по склону, и не видит этих отвратных существ. Ни одной шевелящейся сколопендры. Он тоже открывает забрало и видит, как капли дождя падают на серый ствол его дробовика и уже не исчезают мгновенно, а медленно тают на глазах. Ствол почти остыл. Он встряхнул своё оружие. Затвор на пенале болтается так, что смотреть противно. Ружьишко придётся нести оружейнику, а тот его спишет, наверное. Хороший был дробовик, Аким много с ним прошёл. Поработал на славу. Он его перед Аэропортом ещё получил. Давно это было.

Урядник Саблин, давя ботинком стреляные гильзы вылезает из своего окопа, тяжело вылезает, берёт щит, который был ему бруствером и прикрывал его всё это время, а со щита сыпется труха, весь карбон по левому краю сгорел, отслоился, его как огнём жгли, пеноалюмий от прикосновений ссыпается трухой. Как сухой песок. Даже карбидотитановая сетка и та рассыпается, стоит только её коснуться. Аким только из уважения к своему оружию не выкидывает его тут же, так и идёт вверх с этим щитом к пулемёту. Забрало открыто и он случайно, краем глаза, на панораме замечает цифры и сильно удивляется. У него больше чем на шестьдесят процентов разрядился аккумулятор. А заряда аккумулятора должно хватать в нормальном режиме на пятьдесят часов. Вот почему он так устал, да он очень устал.

Саблин подходит к пулемёту, Саша курит, достаёт сигарету и протягивает ему и Аким берёт её прикуривает от Сашкиной, затягивается, запрокидывает голову, подставляет лицо каплям дождя.

— Ты знаешь, что у тебя левая камера сгорела? — спрашивает Каштенков.

— Сгорела? — Саблин и не заметил, что камера не работала. Так и воевал с одной камерой. С моно изображением, как только целился и попадал не понятно.

— Оплавилась, — говорит пулемётчик, — да и полшлема у тебя обгорело. Камеру замени, есть запасная.

— Есть, — кивает Аким.

— А пыльник, ты видал свой? — продолжит Каштенков, разглядывая его. — Рукав левый глянь.

Аким поднимет рукав, а рукава и нет почти, весь рукав сплошные дыры. Небольшие, неровные с обугленными краями дыры. И вся левая сторона пыльника тоже в дырах, да и правая тоже.

— Как ты там в своей щели выжил? — спрашивает пулемётчик. — Как не гляну, так эти червяки у тебя чуть не на голове сидят. Думаю, всё конец, даже смотреть на тебя не хотел, а потом слышу: дробовик опять хлопает. Думаю: «Нет червяки, Саблин вам не зубам».

Аким только кивает головой.

— Что, тяжко было? — спрашивает Саша.

Саблин разминает шею, прогибается, и говорит:

— Нормально, — не положено казаку говорить, что ему тяжело.

— Ну, нормально, так нормально, — Каштенков тоже разминаясь, вылезет из-за пулемёта. Берёт винтовку. — А ты не обратил внимания, что последние полчаса мы в эфире одни с тобой.

Конечно, обратил, только когда червяки лезли, не до эфира ему было. Он кивает головой: «Обратил».

Случайно Саблин кидает взгляд на пулемёт:

— Это что, всё что осталось? — спрашивает он у Каштенкова.

Пулемётчик сразу понимает, о чем он говорит:

— Ага, — он тоже смотрит на пулемёт, из механизма свисает конец ленты, совсем не длинный конец, — сорок три патрона оставалось, когда червяки закончились.

Сорок три патрона. Всего.

— А ты, Саблин, везучий, чертяка, — продолжает Сашка, — упрямый и везучий.