Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Да, поменьше! Но так ведь задохнешься к чертям. Тогда вдыхай поменьше... О Боже! Кажется, полегче!!

А теперь? Теперь ты должен что-то увидеть. Где твои глаза? Сосредоточься на глазах! Открой глаза! Но где они? Они должны быть здесь, возле твоих мыслей, здесь! Рядом! Вот! Лоб! Ты чувствуешь? Лоб морщится! Брови! Да, брови... но под бровями должны быть глаза! Да, вот они — глаза! Но они как будто залеплены чем-то, или зашиты... не могу открыть! Ох, как это мучительно!.. Рот! Надо крикнуть! Рот, язык — не слушаются. Их просто нет!

Нет, есть! Вот щека дергается, вот и губа... Да, вот теперь я чувствую всю голову, даже плечи, но они вбиты, вдавлены в эту ужасную черную плиту, они не могут двинуться, ничего не могут!..

А ноги, руки? Где они? Неужели мне отсекли и ноги и руки?! Не может быть! Вот влево: плечо... и дальше что-то есть, да, есть!., и справа (но справа боль!), там, за болью тоже что-то...

А вниз? Ведь ты же дышишь! Да вроде и не я... как вздувает кто-то... Мерещится, а... дышишь... значит грудь? Да, но это сплошная боль, особенно на вдохе, там дальше живот, там не больно, или просто не чувствую... А ноги? Где они? Нет, там тоже что-то есть, надо только пошевелить!»

Какая это мука, когда хочешь пошевелить рукой или ногой, а не можешь. Это знает каждый, у кого во сне затекала рука или нога, как тяжко было еще во сне, а уж проснувшись — тем более, вкладывать все свои силы, всю волю в это: пошевелить! А — никак!

А сейчас в нем все затекло и отнялось, хоть бы чем-нибудь шевельнуть! Нет! Никак! Ничем!

«Надо кричать! — и он старается вновь крикнуть, и ему кажется, что у него получается, — но кто его услышит? Есть ли кто рядом или он один? Его не слышат. А он?»

Он вслушивается изо всех сил — есть тут кто-нибудь? И вдруг слышит рядом спокойные тихие голоса, разговаривают двое мужчин. Непонятно, правда, о чем — слов не разберешь. Но голоса-то слышно!

— Эй, сюда! Э-э-эй!! Помогите! Я здесь! Я жив! Ко мне!!

Голоса по-прежнему журчат спокойно, не изменяются, не приближаются.

«Не слышат... Но кто это? Где же я? Как я попал сюда, в эту черноту и боль? Как было? Было... были дед... Алешка... монах... Гаврюха... отец... Юли!., битва, да — битва, потом Юли... нет, битва... А! Битва! И удар по голове! И еще! И с коня поехал, еще ноги из стремян дернул...

Да, вспомнил! Значит, я, наверное, на поле после битвы, а эти, кто разговаривают, видно, раненых ищут, убитых грабят... А меня не замечают... Уйдут, а я так тут и загнусь... небось ночь уже...»

— Эй!! Ко мне! — Он старается закричать как можно громче, хота каждый вдох перед криком, когда он набирает воздух отзывается острейшей болью в груди, особенно слева...

Вдруг чья-то осторожная, нежная, холодная ладонь ложится ему на лоб, это удивительно приятно, неимоверная радость — вот наконец в стене тьмы и боли просветик, капелька облегчения, но главная радость, главный ужас с плеч: услышали, заметили, и теперь ты не останешься подыхать один в поле.

Он боготворит эту руку, пытается увидеть, открыть глаза, ему кажется, что веки двинулись, начинают двигаться! Это продолжается мгновение, но дает такой прилив сил, что он пытается поднять руку и дотронуться до благословенной ладони, лежащей на его лбу, чтобы она не исчезла, осталась...

Правая рука не шевелится, хотя он чувствует ее как будто лучше левой, левая... Неимоверным усилием ему удается двинуть плечом, но теперь он чувствует, с ужасом и недоумением, что у локтя рука к чему-то привязана!

«Боже правый! Зачем это? Или я в плену и связан?! Но на кой черт я им нужен такой в плену?»

Он еще раз дергает руку, чувствует, как зашевелилась кисть, рука поднимается, но до локтя. Да, локоть привязан. И вдруг различает слова, кто-то шепчет:

— Неужели очнулся?!

Он опять дергает рукой и слышит:

— Тише! Лежи! Тебе нельзя двигаться! — это шепчет, очень знакомый голос. И слова эти он когда-то уже слышал. Все это однажды уже было с ним. Но где? Когда!

«Почему ж нельзя? Я должен... Что же делать? Нельзя руку поднять... А что можно? Хоть глаза-то можно открыть? А вот глаза-то и не открываются... А вдруг их выбили в бою?!!»

Его охватывает такой ужас, что он (откуда что взялось') распахивает веки и видит свет и чье-то лицо в тумане. Веки тут же тяжело опускаются, но теперь он знает, что глаза целы! Это придает новые силы, он собирает их все и наконец по-настоящему открывает глаза.

Перед ним сначала неясно, потом четче и наконец резко проступает прекрасное тонкое лицо, огромные глаза в слезах, улыбка.

— Юли! — радостно выдыхает он и погружается в блаженное, без боли, черноты и тяжести, ничто.