Елена Горелик - Пасынки

Гость — высокий стройный юноша на вид лет четырнадцати — тонко улыбнулся и поклонился с изяществом, которое ввергло бы в тоску лучшего из учителей танцев. Роскошные волосы метнулись лёгким облачком, открывая острые кончики ушей.

Альв!

Царевич окончательно превратился в ледяную статую. Альв, самый настоящий! Про которых ему только слышать довелось, а до сих пор ни одного не видел.

— Князь Василий Михайлович Таннарил, — с достоинством представил гостя Остерман.

— К вашим услугам, ваше высочество, — певучим голосом произнёс альв, распрямившись. Акцент, с которым он говорил, был очень забавный.

А глазищи у него зелёные-презелёные. И, заглянув в них, Петруша увидел то, что до сих пор видел только у любимой сестры.

Свой. Такой же малец, как и он сам, хоть и выглядит старше.

Друг? Ну, чем чёрт не шутит, а? Вдруг подружатся?

И, словно подтверждая его догадку, зелёный взгляд юного альва отразил те же самые чувства.

Свой. Ровесник. А может, и друг, если повезёт.

Ура! Наконец-то!

Не взгляды — кинжалы.

Доктора можно понять. Он-то, несчастный, получив должность президента Медицинской канцелярии, обеими руками вцепился в место при особе государя. Вроде бы небезуспешно боролся с болями, одолевавшими его величество всё чаще. Намекал на хирургическое вмешательство, но государь только отмахивался: «Некогда мне, Иван Лаврентьич, в постели валяться».

Видимо, в этом и была вся проблема: лечиться всерьёз император не желал, а не всерьёз лечиться уже было невозможно.

Старая княгиня прикрыла глаза и мысленно сосчитала до десяти. Древний, уже не вспомнить, сколько лет ему, детский способ успокоиться, прийти в себя.

Этот человек, при всех его знаниях и умениях, вызывал у неё приступы немого гнева и желание запустить чем-нибудь увесистым. Этот человек, ревнуя к вниманию государя, переходил все рамки дозволенного, сомневаясь в знаниях и умениях альвийской княгини. Старшей из всех! Невежда, хам, да ещё и немец, пускай даже родившийся в России. Сколько лет этому наглецу? Пятидесяти ещё нет [6] Иван Лаврентьевич Блюментрост — с 1721 по 1730 годы президент Медицинской коллегии и лейб-медик. В 1724 году ему исполнилось 48 лет. . А она исцеляла больных в те времена, когда люди этого мира были такими же дикими волосатыми животными, как на родине альвов.

Но высказать вслух своё презрение она не могла, не имела права. Этот наглый человечишка в нелепейшем парике должен стать её союзником. Выступи они, целители, одним фронтом, глядишь, и удалось бы уломать Петра Алексеевича.

— У нас с вами одна цель, почтенный Иван Лаврентиевич, — по её голосу невозможно было сказать, что его обладательница в ярости. Такое умиротворение — хоть плачущего ребёнка утешай. — Здоровье государя — превыше всего. У вас свой опыт в лечении пациентов, у меня свой, и поверьте, небезуспешный.

— У меня нет оснований не верить вашему сиятельству, — выцедил сквозь зубы лекарь-человек. — Однако практика, не подкреплённая медицинским дипломом, суть знахарство.

— Всё дело в свитке плотной бумаги с печатью? — подобная логика позабавила княгиню.

— Дело, ваше сиятельство, в знаниях, полученных студиозусом за время обучения и проверенных экзаменаторами.

— Не стану возражать, если мои знания будут подвергнуты…экзаменации, — тонко улыбнулась старая альвийка, подходя к окну и глядя во двор. Смотреть на лекаря у неё уже не было сил.

Зачем видеть, как у него вытягивается лицо и отвисает челюсть? Да, ей известно, что люди не допускают женщин к лекарскому искусству. Но если они приняли альвов, то следует считаться и с альвийскими обычаями, прямо противоположными людским в смысле врачевания.

— Вашему сиятельству угодно было пошутить? — не голос — шипение змеиное. — Даже по протекции государевой вас не допустят к испытаниям, ибо вы — дама.

— На нашей родине к испытаниям не допустили бы вас, Иван Лаврентиевич, — мягко улыбнувшись, княгиня обернулась. — Но не будем об этом. Мы с вами в России. И вы, и я для русских чужие. Но если для вас здоровье государя суть вопрос карьерный, то для меня это — жизнь и будущность моего народа. Чем дольше проживёт и будет править Пётр Алексеевич, тем лучше… для нас обоих, согласитесь. Посему о спорных моментах пока стоит забыть. Вспомним о них после, когда государю станет легче.

Лекарь закусил губу. Смолчал. Это хорошо. Значит, неглуп, хоть и зашорен.

— Прежде, чем допустить вас к государю, я сам должен убедиться… — начал было он. Но княгиня не дала его сомнениям ни единого шанса.