Юлия Гордон-Off - Два письма

Вот и у меня, тихо хожу, на смене надев наушники пишу или стучу на ключе и если кто-то из начальников в это время в своём начальственном раже в метре от меня распекает кого-то старательно перечисляя всех его родственников и разные формы и варианты всяческих их пространственных телесных взаимодействий, так, что я едва слышу морзянку, его не остановишь, не попросишь выйти на улицу и не мешать! Его не волнует как, ему просто нужна связь, а ты её хоть роди, хоть укради! Это всё Борисович мне на пальцах старательно объяснял, что я должна обязательно быть на связи с четырнадцати до семи утра, если есть возможность заступить раньше, то это только приветствуется. В семь сразу идти спать, наплевав на всех и стараться выспаться. В это время меня должна подстраховывать Надежда, и если выходит в эфир кто-то из корреспондентов первого списка, то она меня бегом бежит будить, не начиная радиосеанс, а я несусь на узел не заморачиваясь внешним видом и уставами, хоть голышом. В таком режиме, как показало время, был заложен глубокий смысл благодаря многолетнему опыту Борисовича. Конечно, если намечались какие-то движения или операции вроде проводки большого конвоя или какого-то ответственного выхода в море, ни о каком сне речь уже не шла, но благодаря тому, что в другие дни я хоть по шесть часов сна в нормальной постели раздевшись, успевала перехватить, могла выдержать такие авралы.

Лично меня больше всего напрягала невозможность как-либо планировать или оптимизировать свою работу. Постоянная работа по готовности изматывает больше всего. Так отсидев целую ночь, только обмениваясь с головным узлом квитанциями и уведомлениями, под утро, когда самый сладкий сон вполне обоснованно думаешь, что если бы знала, могла бы спокойно поспать и не клевала бы сейчас носом пытаясь разлепить склеивающиеся ресницы. Эфир баюкающее "поёт", где-то вдалеке зуммерит чужая морзянка, пробиваются принесённые электромагнитными полями чьи-то разговоры, идиллия, как вдруг обрушивается радиограмма, за ней другая, едва успела скинуть первую на расшифровку, потом третья, и понеслось тревожное цунами, встряхивающее поначалу весь штаб, а следом и всех остальных. Только какой-нибудь часовой на старом забытом складе чугунных болванок, которые никому в принципе не нужны, как и его охрана может остаться в стороне от этого вихря… А главное, никто не знает и не предупредит когда налетит такой шквал и надо быть к нему готовой каждый день, каждый час, каждую секунду.

К концу июля я уже втянулась в этот режим и даже вполне успевала и осознавала окружающее. То отражающееся и делающее красными стволы сосен закатное солнце, то умилительно мирный перестук чёрного с красной кардинальской шапочкой желны на засохшей кривой ели, то красивое отражение в скальной лужице куска неба среди плавающих иголок с охристыми кончиками. И эти мирные какие-то детские находки-картинки словно подзаряжают и дают сил. А война катится где-то на юге, на севере, на востоке и даже здесь неподалёку, шведские добровольцы и шюцкоровские отряды не оставляют надежды сбросить нас в море, вместе с каким-то полком или дивизией, не разбираюсь я в этом. Но оказавшись сами в условиях, когда не они сидят в укреплённых эшелонах обороны, когда как раз им нужно штурмовать, их хвалёные партизанские умения дали сбой. С лозунгами о Великой Суоми от Ботники до Урала, умирать никто не хочет. Вот и получалось, что бои на линии соприкосновения шли постоянно, каждые день и ночь, но в реальности эти шумные азартные перестрелки, обстрелы, снайперские засады и попытки проникновения в наши тылы успешно отражались нашими стрелковыми частями, тем более, что с передовой наши всегда могли получить поддержку всего спектра артиллерии и авиации. Но при этом вполне невинная и привычная перестрелка в любую секунду могла взорваться стремительным броском штурмовых групп, и перейти в кроваво-хрипящую рукопашную в окопах, с утаскиванием наших бойцов и неизвестно, утащили уже мёртвые тела или живых, которых после часов и дней истязания могут, что от человека осталось выставить на обозрение перед нашими позициями. И это всё происходит совсем недалеко и до нас докатывается подслушанными разговорами в штабе, из рассказов в медсанбате по дороге искажаясь и обрастая всякими нелепицами…

Как-то меня за стол к себе в столовой позвал Борисович, о чём-то хотел поговорить, но к нам подсел какой-то капитан второго ранга и они стали разговаривать не обращая на меня внимания. Так я узнала, что у нашего полуострова уникальное расположение, которое можно сравнить со стратегическим положением Крыма в Чёрном море, что благодаря своему положению с Ханко или как раньше называли Гангута контролируется всё горло Финского залива, вход в Ботнический залив и почти всё Балтийское море и что мы здесь как кость в горле у любого, кто попробует в этой акватории что-нибудь затевать. Что острова Моонзунд и Эзель это конечно здорово, как и Гогланд или Лавенсаари, но Гангут выгоднее и расположен удачнее. Хотя закончить строительство береговых батарей не успели, а железнодорожные транспортёры с морскими пушками далеко не полноценная замена, да и вообще не замена. Финны со своего Порккала могут нас контролировать пробовать, но больше сорока миль это серьёзное расстояние, ведь и до Таллинна чуть больше пятидесяти. Вот ближние острова, которые при подписании соглашения финны нам не отдали, сейчас помогают им нас частично блокировать с моря. И мы здесь передовой рубеж обороны Ленинграда выдвинутый на все четыре сотни километров. К счастью, весь основной немецкий флот в Северном море, Атлантике и Норвегии, здесь только малые силы опирающиеся на Пилау плюс авиация с европейского берега и Финляндии. Но немцы отдали Финский залив на откуп финским союзникам, вот за нас пока серьёзно и не взялись, с учётом того, что на нашем западном фронте делается, и что уже Минск сдали… Вот оно как оказывается…