Юрий Штаб - Второй Шанс

Я впал в тоску и то слонялся по камере, то лежал на кровати и никак не мог заставить себя заняться чем-то продуктивным. Мне было скучно ничего не делать, но стимул хоть для какой-нибудь деятельности пропал. Недочитанными оставались книги, без дела стояли тренажеры, а я сидел и скучал. День закончился и я с облегчением лег спать. Удивительно было то, что уснул я почти сразу и спал спокойно, прямо как в тот день, когда Меренков согласился меня защищать.

Утром я с затаенной надеждой на чудо включил компьютер, но ожиданиям моим не суждено было оправдаться — интернета не было. Я опять развалился на кровати и лежал, пялясь в потолок, ожидая завтрака. Когда охранник пришел, меня подмывало спросить его о дате казни, но я все же удержался — если бы от меня эту информацию не скрывали, то и интернет могли бы не отключать. Я перестал выбирать еду по вкусу — называл первое, что попадалось на глаза из списка меню. Ел также без аппетита, к вечеру уже с трудом мог вспомнить, что же у меня было на завтрак. Больше не возникало желания даже читать. Я жил воспоминаниями, причем старался возродить в памяти не события последнего времени, а те, которые уже стали забываться, погребенные под слоем прожитых лет.

Так я вспомнил о рассказе, прочитанном очень давно, когда я еще и не думал, что когда-нибудь окажусь в тюрьме. Там говорилось, что древние эллины, по какой-то причине пожелавшие свести счеты с жизнью, закатывали настоящий праздник и веселились в свое удовольствие, после чего совершали самоубийство. По их мнению, именно так, в радости и смехе, следовало уходить из мира живых. Я лихорадочно стал вспоминать, что это был за рассказ и много ли в нем правды. Мне вдруг стало очень интересно — действительно ли было так или это всего лишь выдумка автора. К сожалению, поиски истины были затруднены, по все той же банальной причине — отсутствию интернета. Еще больше нареканий возникало из-за того, что я был лишен возможности покончить с собой таким же способом. Не мог же я устроить праздник и веселиться на нем в одиночку. Воистину странно, что за смертниками так внимательно наблюдают. Почему бы не позволить им уйти самостоятельно и тем способом, который они сами могли бы выбрать.

В подобных раздумьях прошло несколько дней. Я по-прежнему разрывался между периодами бурной, нервной непоседливости и полного упадка сил. В окно нельзя было увидеть ничего интересного, лишь пару деревьев, кирпичные стены и рекламный бигборд. Да уж, реклама собирается меня преследовать до последнего вздоха! Я весь обратился в слух и сидел, внимательно слушая, что же происходит за пределами моих «апартаментов». Любой шорох бросал меня в холодный пот и заставлял бешено биться сердце. Я был совершенно не знаком с процедурой, которой меня совсем скоро должны были подвергнуть и потому терялся в догадках о том, как все будет происходить. Придут ли за мной утром или вечером? Куда поведут? Кто будет присутствовать? Много ли будет людей? Каким способом приговор будет приведен в исполнение? Насколько скоро об этом узнает моя семья?

Не имея четких ответов на все эти вопросы, я непрерывно прокручивал в голове бесконечно разные варианты казни. Иногда мне казалось, что я смогу встретить палачей достойно и вести себя сдержанно и мужественно. В другие моменты я почти не сомневался, что как только за мной придут, я тут же впаду в истерику. Я представлял себе, как буду идти по коридору под конвоем, потом выслушивать слова… Какие? Что будут мне говорить перед казнью? Просто зачитают приговор или будут давать инструкции, как правильно себя вести? «Положите голову на плаху, расслабьтесь и думайте о чем-то хорошем». Представив себе такую картину, я залился безудержным истеричным смехом. Хоть бы не сорваться так, когда за мной действительно придут.

Странно, но мне хотелось сохранить самообладание до конца и вести себя хладнокровно, чтобы мою нервозность никто и не заметил. Хотя, казалось бы — какая теперь разница? Особенно не давала покоя мысль о том, каким же способом меня планируют отправить на тот свет. Мне была предоставлена возможность перебирать в уме все возможные варианты казней в мельчайших подробностях, чем я частенько и занимался. Эти назойливые мысли постоянно возвращались в мою голову, как бы усердно я их не гнал.

Постепенно запас моих сил стал истощаться. Нельзя сказать, что я буквально за несколько дней стал слабым и немощным, просто у меня иссяк интерес к жизни. Чтобы жить дальше, нужны были новые эмоции и переживания, новые чувства, знания и устремления, а всего этого не было. Для горящего внутри меня огня попросту не хватало дров. Я неохотно просыпался по утрам, равнодушно ел, апатично бродил по камере или по прогулочному дворику. Угасли даже мои любопытство и жажда знаний, которые всегда раньше толкали меня к книгам.