Виталий Каплан - И силуэт совиный

– Но если ещё при нашей жизни начнётся, – заметил я, – то ни в каком Убежище конец света не пересидеть.

– Так его и в городской квартире не пересидеть, – парировал Валерий. – В общем, думаю, вы меня поняли. Технически это делается так: уже там, в Китеже, вы подписываете документы на продажу квартиры, доверенности там, все дела… Эта накатанная схема, не волнуйтесь. Никто у вас квартиру не отберёт… пока вы здесь.

Звучало убедительно. В самом деле, снявши голову, по волосам не плачут.

– Ну и как же со мной свяжутся? И когда?

– Кафе «Зимушка» на Никитинской. В среду, в три часа дня. Сядете за столик, закажете чего-нибудь… ну, как бы в перерыв пообедать зашли. К вам за столик подсядут. А за эти дни ребята выяснят, где держат Кирилла. Всё, Саша, разбегаемся. Жене, кстати, ничего не говорите до самого последнего момента. Бабий язык, уж простите за грубость, что помело.

И он растворился в метели. Только что был – и вот нет человека, а есть только снежные вихри, на миг обретающие почти человеческое обличье. Бывший опер сноровки не потерял.

Григорьич был кисл. Да, всё он понимал, но сдача приближается как гильотина к шее, недоделок море, каждый человек на счету, а я… а у меня то одно, то другое. Он даже сомневался, смогу ли я работать в фирмочке его шурина, при такой-то загадочной занятости. Но скрипеть – скрипел, а отпустить – отпустил.

Кафе «Зимушка» оказалось приличнее, чем я думал. Не пафосно, без дубовых панелей и танцпола, но чистенько. В дальнем углу метровая голографическая рамка показывает боевик про народного мстителя Япончика, на столиках присутствуют салфетки. И, главное, народу здесь не то чтобы пусто, но и явно не густо. Делить с посторонним столик не придётся.

Я сел подальше, почти под Япончика, вежливо грабившего безбашенных олигархов. Взял распечатку меню, глубоко задумался. Цены тут всё же оказались пафосными. Пожалуй, без супа можно и обойтись, равно как и без салата. Всё равно ничего хорошего от здешних супов ждать не приходилось. Разве может серийное производство сравниться хотя бы с Ленкиной работой? Не говоря уже о бабы Машиных супах.

В детстве, когда я решительно заявлял, что суп не буду, она растеряно моргала и спрашивала: «Как же так? Зачем же я тогда варила? Зачем ты так, Санечка?». И лицо у неё делалось такое, что вот сейчас она заплачет. И ведь порой плакала – не из-за отказа есть первое, а по более серьёзным поводам. Драка с соседской девочкой Лизой, порванные о забор тёти Тамары новые штаны, возмущённые записи в дневнике. Я привык уже к этому, и когда тихонько напевал любимую свою «колыбельную», в словах про дальнюю дорогу, которая «как матушкины слёзы, всегда она с тобой» заменял «матушкины» на «бабушкины». Особой разницы не видел.

Так оно, по сути, и было. Когда я родился, Деду стукнуло пятьдесят, а бабе Маше – сорок семь. Как бабушку из детских книжек – коей положено быть седой, сгорбленной и морщинистой, я её не воспринимал. Такая, классическая, из сказок, бабушка тоже была – соседка баба Люба, и всё в итоге сходилось: баба Маша занимала место мамы, старенькая баба Люба – бабушки. Дед, который и по возрасту вполне ещё мог бы стать отцом, был для меня таковым в принципе.

Фотографии родной моей мамы, Светы, от меня, конечно, не прятали. Уже лет с пяти я знал, как оно повернулось. Как я родился из мамы Светы, а она сильно-сильно заболела и Господь забрал её на небо, там ей не больно и она оттуда на меня смотрит и всё видит (в том числе и как я измазал кашей обеденный стол). Как папа Миша очень-очень расстроился, что мамы Светы здесь больше нет, и уехал работать далеко-далеко, на Север, где Полярное сияние, олени и Снежная королева.

Став постарше, я иногда долго рассматривал мамины фотографии, а потом гляделся в зеркало. Какое-то сходство, конечно, было – скулы у меня, к примеру, похожие, и губы. Зато нос и уши – как у Деда, а цвет глаз – как у бабы Маши.

Тогда, лет в двенадцать, я уже знал, как всё было на самом деле, без полярных сияний. Как мой папа Миша сильно поругался с Дедом в восемнадцать лет, как ему надоело всё это – сельская жизнь, церковь, молитвы по утрам и вечерам. Как он уехал в Нижний, поступил в педагогический университет, влюбился в однокурсницу Свету и на четвёртом курсе «зарегистрировал отношения». А мама Света оказалась из верующей семьи и потребовала венчаться, и папа Миша, не желая делать это в Нижнем, на виду у сокурсников и преподов, повёз её в Дроновку, к Деду. Они обвенчались, и маме Свете очень здесь понравилось, и Дед ей очень понравился, и она решила у него окормляться. И окормлялась – от Деда духовными наставлениями, от бабы Маши – капустными пирожками. Папе Мише всё это не очень нравилось, особенно идея мамы Светы после университета распределиться в сельскую школу, в Лобастово, в десяти километрах от Дроновки.