Александр Ханин - Божиею милостию, Мы, Императрица... [главы 1-4, СИ]

Десятки полковников и генералов в тёмно-синих мундирах, укра­шенных серебряными аксельбантами, заполнили коридоры, теряясь в

догадках, к чему их вызвали так поспешно, без объяснения причин.

Алексей Павлович Игнатьев уже успел заслушать доклад генерала Шрамма об убийстве графа Воронцова-Дашкова и Плеве, и был пора­жён беспомощностью московской жандармерии. Если Москов­ское охранное отделение обладало многочисленной агентурой, рабо­тало тонко, умело оплетая революционеров сетью лжи и провокации, со­средоточив в своих руках дело политического розыска практически по территории всей Империи, то жандармское управление доволь­ство­валось лишь производством дознаний по государственным пре­ступ­лениям и наблюдением за населением губернии. Жандармские офи­церы проявляли бездеятельность, новые приёмы розыска были им неизвестны, и даже провернуть комбинацию с провокацией они не были спо­собны, ибо это требовало живого и подвижного исполне­ния, боль­шой изворотливости и дерзости.

Сам генерал Шрамм, прослуживший на жандармском поприще 33 года, в работе своих офицеров ценил лишь умение составить и пра­вильно доложить документ. Строгий и требова­тельный, вспыльчивый до чрезвычайности, в со­стоянии раздражения не выносивший никаких доводов, педант в мело­чах и наивный младенец в делах розыска, он представлял собою тип "свадебного генерала".

Ознакомился министр и со справкой, полученной телеграфом из штаба Отдельного корпуса жандармов, по­лучив данные обо всех начальниках губернских управлений. Картина складывалась весьма и весьма печальная, ибо, если армия усилиями военного министра Пу­зыревского была более-менее очи­щена от пре­старелых генералов, жи­вущих и мыслящих реалиями Крымской войны, то в жандармской среде наблюдался полнейший застой и апа­тия.

71-летний начальник Орловского управления полковник Дудкин состоял в должности 10 лет. 69-летний генерал Кононов руководил Новгородским управле­нием 17 лет, в Екатеринославе 15 лет занимал кресло его ровесник генерал Богин­ский, в Тифлисе 12 лет - 68-лет­ний генерал Янковский. Но явным чемпионом по служебному долго­летию был 70-летний генерал фон Брадке, ставший начальни­ком Симбирского управления в далёком 1867 году!

Больше всего министру хотелось начать совещание с такого раз­носа, какого вся эта жандармская братия никогда не испытывала. От­хлестать их грубыми резкими словами, не стесняясь в выборе выра­жений. Но это было бы слишком по-плебейски, подобающим разве что офицеру-армеуту, а не блестящему кавалергарду.

Алексей Павлович обратился к командиру корпуса жандармов, ко­торый сидел за столом по правую руку от него:

- Василий Дементьевич, что нового по Карповичу? Известны ли имена его пособников?

Генерал Новицкий сделал много­значительную паузу, как будто накапливая силы для ответа.

- Ваше Сиятельство, ничего нового не добыто. Карпович не желает давать ответы, кто способствовал ему в совершении злодеяния, твер­дит, что действовал иключительно в одиночку!

- Я состою в должности министра всего третий день, но даже я не столь наивен, чтобы поверить в столь явную чушь. И я не могу по­нять, как так могло случиться, что сей бомбист нагло издевается над властью, а жандармерия беспомощна. Может, попросить московскую полицию помочь? - голос министра стал иезуитско-вежливым. - Глядишь, какой-либо пристав и сумеет разговорить негодяя Карповича!

С генералом Но­вицким граф Игнатьев позна­комился, когда был киевским генерал-губернатором, и с тех пор от­ношения между ними сложились весьма прохладные. Новицкий прослыл в Киеве человеком жестоким, грубым и неумным.

Обстановка в комнате была весьма скромной. Голые каменные стены без окон, некрашенный деревянный пол, тяжёлые бронзовые канде­лябры с газовыми светильниками. Воздух, казалось, был про­питан каким-то особым тюремным духом.

Громоздкий дубовый стол старого тёмного дерева с тремя массив­ными креслами, над кото­рым сзади зловеще возвышается штандарт тяжёлого чёр­ного бархата с вы­шитой серебром "адамовой головой" и литерами "Съ нами Богъ!"

Напротив стола, на простой деревянной скамье сидел человек, руки которого скованы наруч­никами. Дорогой твидовый пиджак, из­маранный чем-то белым, и несвежая сорочка говорили о том, что их владельцу пришлось путе­шествовать долго и в явно некомфортных условиях. Голова покрыта колпа­ком из чёрной плотной ткани, полно­стью за­крывавшим лицо. По бо­кам от арестанта застыли два дру­жинника Добровольной охраны.