Таис Сотер - Последний Тёмный

Равель вздрогнул, впервые за долгое время почувствовав почти что стыд. Он отвёл глаза. Воин действительно привык просто уничтожать тех, кто вставал на его пути или раздражал его. В других случаях, если добыча была сильно не по зубам, он просто отходил в сторону и забывал о проблеме. Но от родного брата никуда не денешься и не забудешь о нём — даже если уедешь на край света.

Равель не знал, почему именно Лука вызывал у него такие чувства. Да, конечно у братьев и сестёр Горгенштейн всегда присутствовало некоторое соперничество за внимание родителей, а матушка излишне опекала самого младшего своего ребёнка. Но ведь на других любимчиков в семье он так не злился: ни на Томаса, которого отец всегда ставил в пример остальным, ни на Августину, которой всё всегда прощалось. Даже обаятельный прохиндей Ави, который свои шалости обычно любил сваливать именно на вспыльчивого с детства Равеля, не раздражал его так. Откуда тогда такое чувство конкуренции, это иррациональное желание уничтожить Луку, мальчишку, который и противопоставить ему пока ничего не мог?

Равель не мог понять это разумом, но чувствовал, что только Лука, один из всей семьи, мог быть ему настоящим соперником и врагом. Как если бы Рави был волком, рядившимся в овечьи шкуры и наслаждавшийся своей безнаказанностью и неузнаваемостью, и только Лукреций мог распознать его и вывести на чистую воду. И даже хуже — он был таким же, как и Равель. Хищником, изображающим из себя овечку. Вот только не волком, зверем хоть и диким, но благородным, а кем-то похуже.

Внезапно проскользнувший образ в мыслях Равеля успокоил его. Если проблема только в делёжке территории, то он сможет справиться с этим. А выдавать друг друга им не с руки. Он почти дружелюбно улыбнулся Лукрецию.

— Может быть, и не убил бы. Ты достаточно забавен сам по себе.

Тот недоверчиво нахмурился. Напряжение, которое таилось в его брате всё это время, никуда не исчезло, но как будто перестало падать своей тяжестью именно на Луку. И что это было, вообще?

— Бывай, — Равель насмешливо похлопал по плечу задумавшегося Луку, и обогнув его, начал спускаться вниз. — Если кто будет спрашивать, что вряд ли, пусть приходят завтра.

— А ты куда?

— Развлекаться. Семейные вечера в нашем доме хоть и веселы, но тоже утомляют.

Через два часа Равель Горгенштайн сидел уже в каком-то кабаке, привычно надираясь. Мать, конечно, будет опять ворчать, что он спивается, но что ему бедному делать, если только алкоголь может усыпить засевшего зверя внутри?

Кабак был на вид не из самых простеньких, пожалуй, сам Рави любил менее дорогие места, в которых может рожи были и попроще да поглупее, но не такие поганые, как здесь. Впрочем несмотря на то, что у местных посетителей денег было и больше, чем у обычных забулдыг, развлекались они так же — напивались вдрызг и лапали шлюх. Правда выпивка была получше и шлюхи посимпатичней, а в целом одно и то же. И с чего его привело именно сюда?

Равель лениво оглянул зал, и усмехнулся, видев как одна из девиц, до этого благосклонно принимавшие приставания очередного посетителя, плотного светловолосого мужчины, внезапно взбрыкнулась, за что тут получила пощёчину, и жалобно заскулила. Строит из себя целку… Хочешь получить денежку, будь готова и огрести. Посетители ведь разные бывают, некоторым нравится и боль, как своя, так и чужая. А попадись она лично ему, да и ещё когда у него было такое поганное настроение, могла бы и жизни лишиться.

Светловолосый мужчина чуть повернулся, и Равель, увидевший его профиль, поперхнулся пивом.

— Шакалий сын, ты-то что тут делаешь?!

Перед ним был никто иной, как Оскар, злополучный муж Анны, о котором он сегодня вспоминал в самых нелицеприятных выражениях. За несколько лет зятёк несколько поправился, когда-то густая шевелюра поредела, а лицо неприятно обрюзгло, но это был, безусловно он. Удивительно, что Равель встретил его именно сейчас… Впрочем, такое случалось и раньше — когда судьба сталкивала его с врагами в самый подходящий момент.

— А тебе ведь нравится избивать женщин, да? — пробормотал Равель, наблюдая за тем, как грубо, явно до синяков, мнёт грудь шлюхе его зять. Та давилась рыданиями, но послушно сидела на толстых коленях, боясь, видимо, что ей попадёт ещё больше, или, вероятнее, надеясь, что ей хорошо заплатят позже.

При мысли о том, что Оскар точно так же, как с этой шлюхой, обращался с его сестрой, в душе Равеля всколыхнулась чёрная, дикая ярость. Кажется, он знает, чью жизнь заберёт сегодня ночью. Судьба, кажется, сама бросила жертву ему в руки.