Таис Сотер: Последний Тёмный

С Зоологией у Луки было тоже не очень. То есть пока они теоретически изучали существ, вполне возможно уже вымерших, или, по-мнению Луки, никогда не существовавших, всё было в порядке. Уж запомнить и выучить поведенческие особенности виверн или характерные признаки заражения марами он бы мог. Но когда дело дошло до живых, вполне себе обычных зверей — лошадей, крыс, кошек и прочих вполне себе безобидных зверей, которыми Лука должен был научиться управлять с помощью твёрдой руки, стальной воли и верной магии, у него начались проблемы. Крысы кусались, кошки шипели и царапались, и даже самые спокойные лошади то и дело норовили выкинуть его из седла. Как будто чувствовали его истинную природу.

Отдыхал сердцем и умом Лукреций лишь на двух предметах. Алхимии и, как это ни парадоксально, Богословии, предмете, обязательном для всех учебных заведений Гортензы.

Первым преподавателем, который смог по-настоящему вызвать у Луки интерес, стал магистр Гидеон, средних лет жизнерадостный мужчина, выделяющегося лишь своей любовью к грубому юмору и громким хохотом. Его манеры сначала несколько оттолкнули мальчика, но услышав и поняв, о чём же рассказывает Гедион на своих уроках, Лука просто стал игнорировать его привычку смеяться над всем и всеми, и начал впитывать всё, чему тот их учил. А учил он их многому: различать яды и составлять противоядия к ним, делать из разных камней амулеты и редкие зелья, видеть суть металлов и стихий, и уметь вычленять из них отдельные элементы. А ещё Лукрецию нравился сам процесс алхимии: стоять среди всех этих колб, реторт и котлов, отмерять крупинки драгоценных, иногда настолько редких, что от этого захватывало дух, веществ, и смешивая и выплавляя их, создавать нечто новое, чувствуя себя творцом.

Если магистр Гедион первоначально своим характером отвратил Горгенштейна, и понадобилось время, чтобы к нему привыкнуть, то священник, введший у юных магов Богословие, покорил Луку с первого урока. Отец Йохан Шварц был высоким широкоплечим мужчиной с грубыми чертами лица, густой рыжей шевелюрой и резкими, дергаными движениями. Говорил он, когда его о чём-то спрашивали школяры или другие преподаватели, тоже резко и обрывисто, но стоило ему заговорить об одном из его интересов, как голос священника менялся. Становился глубже, мягче, певучее, и хотелось слушать бесконечно всё, что он говорит, пересказывал ли он очередную притчу из священных книг, или рассказывал об устройстве мира, и том, какое маленькое, но замечательное место занимает человек в этом мире, придуманном Богом. В его историях место находилось всему: ангелам, демонам, героям и святым, человеческим порокам и прегрешениям, священному и профанному. Говорил он и о магии, хотя сам магом и не был, и глубина его понимания просто поражала Луку. Он так ясно и глубоко видел все грани магической силы, её суть, не плохую, и не хорошую, что иногда Луку просто тянуло признаться отцу Йохану о своей маленькой тайне и посмотреть, как тот отреагирует.

А ещё Шварц никогда не врал и ничего не скрывал. Те вещи, о которых другие преподаватели молчали или просто предпочитали не замечать, он свободно обсуждал с учениками. Именно на его уроках Лукреций впервые услышал, как говорят о тёмных искусствах не как о чём-то омерзительном, и богопротивном по своей сути, а лишь как об одной, пусть опасной и обманчиво-соблазнительной, ошибочной, но всё же не злой стороне магии.

Ко всем своим ученикам Йохан относился одинаково, никого не выделяя, и немножко подсмеиваясь над теми, кто пытался так или иначе завоевать его внимание и одобрение.

Лука, впрочем, не набивался к нему в любимчики, но то, что отца Йохана, кажется, нисколько не восхищает его острый ум и способности к обучению, его задевало. Каждый раз он пытался обратить на себя внимание рыжеволосого священника каверзными, острыми, порой совершенно богохульными вопросами, и всякий раз священник, снисходительно улыбаясь, спокойно объяснял ему суть той или иной поднятой темы. И с каждым разом Лука, теряя осторожность, заходил всё дальше и дальше, пока однажды не осмелился заговорить о наиболее волновавшем его. О тьме, и том, почему люди, умевшие ею обладать, были гонимы Церковью.

Шварц, вместо того, чтобы подобно другим учителям, механически повторять о том, что чернокнижие — противно богу, вместо этого задумался, и впервые с искренним интересом посмотрел на ученика.

— И где вы, юноша, слышали о том, что существует такая особая энергия, как тьма? Ведь вы говорите о ней не как об абстракции или богословской категории, а как о реально существующей материи. А такого в Орхане, насколько я знаю, не должны рассказывать.